Владимир сказал, морщась:

— Мне доставили чужака… он заявил, что ваш племянник.Сейчас в пыточном подвале. Наши умельцы сумеют развязать язык.

Старик низко кланялся, что-то бормотал, а старуха сказалальстиво:

— Конечно же, великий князь узнает правду! От негоничто не скроется!

Она толкнула старика в бок, тот подтвердил жалким голосом:

— Да-да… Хотя не знаю, надо ли так жестоко… Пусть бышел своей дорогой…

— Молчи, дурень, — сказала старуха. — Великийкнязь в своей княжеской мудрости…

Дверь слегка приотворилась, гридень просунул голову:

— Княже!.. Он без памяти. Его эта женщина так стукнула…ха-ха!.. по голове, что проломила какую-то важную кость. Только наш Свирепычлегонечко потрогал его в том же месте, как кровь хлынула такой струей, что неостанавливается…

Князь брезгливо отмахнулся:

— Продолжайте! Он не наших земель.

Гридень пожал плечами: мол, его дело сказать, исчез, астаруха ободренно закончила:

— Великий князь в неизреченной мудрости знает, чтоделает. Если сказал продолжать вызнавать под пыткой, так и надо вызнавать!..Пусть признается, что вор и убивец!

Князь повернулся к Фарлафу:

— Раз ты уже торчишь здесь, крикни там, чтобы принеслихолодного вина. А ты, старик, что молчишь? Нечего сказать в защиту этого вора?

Старик, к которому был обращен вопрос, вздрогнул, проблеялжалобно:

— Княже… прости меня великодушно, но, когда являетсячеловек и говорит, что он мой племянник, я готов поверить… Но он говорит, чтоотдал запись жене, а она говорит, что не брала. Посуди сам, кому мне верить?Жене, с которой прожил тридцать лет, или парню, которого вижу первый раз вжизни?

В дверь стукнули, вбежал запыхавшийся гридень, уже другой,помоложе, крикнул с порога:

— Прости, княже, что отрываю по мелочам… но этот хилякпомер!

Князь свирепо рыкнул:

— Что за олухи! Я вас самих в прорубе сгною! Я же велелтолько дознаться под пыткой, в самом ли деле он вор, а вы… Уничтожу!!!

Гридень, бледный как смерть, пал на колени:

— Княже! Не милости прошу, выслушай!.. Он умер не отдознания, а от раны, что была… была раньше. Он успел сказать, что от этойженщины…

Владимир зло хохотнул:

— Старая женщина убила такого здоровенного парня? Неповерю!.. Или это вы сделали?

Старуха отшатнулась:

— Нет-нет!

Владимир отмахнулся:

— Ну, нет так и нет. Хотя если бы это вы его убили, товам отошла бы вся доля его имущества. Как здешняя, так и та, что где-то заморями… Вы старшие, а он младший. Старший волен распоряжаться жизнями младших вродне… Вообще-то теперь уже нельзя, пора жить по-людски, но пока что смертьмладшего от руки старшего на Руси допустима, за нее надо только маленькую виру…в княжескую казну, понятно. Так, одну гривну. Нет, лучше все-таки две. А так,увы, вы убили чужого человека. А у нас закон прост: своих можно — делосемейное, а вот чужих — нельзя. Если чужих, то… жизнь — за жизнь!

Кизлюки переглянулись. Старуха испуганно сказала:

— Княже, прости меня, старую… Этот парень в самом делебыл нашим родственником.

Владимир, уже с нетерпением оглядываясь на оставленнуюкарту, отмахнулся:

— Да ладно теперь… Доказательств как не было у него,так и у вас нет. Эй, стража! Взять ее и повесить на заднем дворе!

Старуха воскликнула победно:

— А вот и есть! А вот и есть!

Поспешно запустила руку за пазуху, долго шарила, перебираяузелки, платочки, сушеные лапки лягушек, наконец вытащила в белой тряпиценебольшой пакет. Фарлаф принял из ее рук, передал князю. Владимир вытащилпожелтевший листок, темные глаза быстро пробежали по тексту.

— Гм… вообще-то верно…

Гридень по его кивку вскочил с колен и пропал, только слышнобыло, как дробно простучали по коридору подошвы. Владимир все еще всматривалсяв пергамент, когда дверь снова распахнулась. Запыхавшийся, но улыбающийся доушей первый гридень втащил в палату испуганного Тарильда. Парень таращил глаза.Владимир брезгливо протянул ему мятый и дурно пахнущий лист пергамента, аФарлафу кивнул:

— Дальше распорядись сам. И убирайтесь отсюда все свашей мелочевкой к чертовой матери!!!

Рев его был подобен грому. Фарлаф вытолкал Тарильда, агридень вытащил Кизлюков. Старуха все пыталась упасть князю в ноги, выла вголос, цеплялась за косяк. Гридень с наслаждением хрястнул дверью ей попальцам, а на лестнице охотно рассказывал, что петлю ей приготовит мягкую,чтобы раз-два — и готово, он старость уважает.

Фарлаф хлопнул Тарильда по плечу, у того и второе плечоонемело, рыкнул весело:

— Пойдем выпьем? За такое решение стоит!

— Как ему удалось? — лепетал Тарильдпотрясенно. — Как ему удалось?

— Мой ученик, — гордо объяснил Фарлаф. Он лихоподкрутил усы. — Как смекаешь, кто его учил мудрости?

А гридень чересчур искренне поддакнул:

— Да, эт все Фарлаф!.. Всю мудрость отдал, такой вот онщедрый. Себе ни капельки не оставил!

Тарильд чувствовал, как желудок присох к спине, а во ртутрещит от жажды. Фарлаф накормил и напоил его в просторных сенях, гденасыщались гридни и слуги. Тарильд жадно поглощал грубые, но сочные яства,запивал вином и пивом, со всех сторон слышались гомон, смех, разговоры. Здесьпили и хвастались, как в любой земле, в любом племени.

Фарлаф, прежде чем оставить Тарильда, рассказал всем сосвоим лошажьим смехом, как ловко князь выудил утаенный договор, хлопнулТарильда напоследок по спине, отчего тот уткнулся лицом в миску, ушел в ЗолотуюПалату, где пировали избранные богатыри. Тарильда теперь хлопали по плечамнезнакомые люди, все дружелюбные и веселые, прямо в уши ржали и рассказывали охитростях князя, его ловкости, жестокости, коварстве, уловках. Выходило так,что эти люди и осуждают князя, и восхищаются им, ругают, но готовы идти под егознаменем в огонь и воду.

Ноздри поймали запах гари. Снежок тревожно фыркнул, номчался как и мчался, почти как ветер, только оглядывался на кобылку Леси.Дорога в лесу протоптанная, обжитая, а сухостой собран на многие сажени отдороги. Толстые стволы мелькают по обеим сторонам, на одном Добрыня успелзаметить цветную ленту: кто-то хотел стать таким же крепким, как этот дуб… илиже чтобы отдали такому дубу.

Когда вылетели на простор, Леся вскрикнула от великойжалости. По ту сторону хлебного поля вздымались настолько высокие и черныестолбы дыма, словно горели смолокурни, а не соломенные крыши трех селянскиххат. Добрыня натянул поводья, окинул взором долину. Вдали синеет река, здесьметнула красивую петлю, и в той петле с этого берега зажат такой красивыйгород, что на миг перехватило дыхание. Помимо воды, город защищает высокийобрывистый берег, а с этой стороны широкую протоптанную дорогу перекрыла стенаиз толстых бревен.