Колдун отшатнулся, но булат рассек наискось грудь, живот ивыскочил, как раскаленная докрасна в горне полоса. Кровь брызнула на стены, ана пол рухнули половинки туловища.

— Дур-рак, — прошептал Добрыня. Горячее, как израскаленной печи, дыхание вырывалось со свистом. Губы пересохли и царапались. —И все дураки… Не понять… что я и так всю жизнь бился с самим собой! И невсегда… проигрывал… Еще как… не всегда!

На подгибающихся ногах он с упорством пошел в глубь пещеры.Сундуки с золотыми монетами, разные сокровища и прочие важные вещи для человека,которому еще жить и жить…

А в дальнем углу пещеры, как и ожидал, виден блестящий, какотполированный, выступ. Под его пальцами он показался чуть теплее, чем соседниекамни. Надавил, камень дрогнул, с легким скрипом в стене возникла щель,раздвинулась.

В глубине открылся широкий проход по наклонной вглубь.Шагнул, за спиной заскрипело снова. Оглянувшись, успел увидеть, как стенасдвинулась, закрыв выход так, что не осталось даже трещины.

Лодка ткнулась в песчаный берег. Тарильд прыгнул через борт,глаза не отрывались от сказочного града на высоких холмах. Сердце стучалочасто-часто, в груди защемило. Так вот он каков, град его отцов, славный Киев!

В отличие от массивных высоких стен из тяжелых глыб камня,стены Киева целиком из дерева. Даже главная стена, ограждающая город от врага,тоже из огромных бревен, торчащих прямо из земли, заостренных вверху. Правда,сторожевые башни одна за другой, а сама стена нередко в два ряда. Между нимидеревянный настил с запасом камней, но все равно видно, что это молодой город,постоянно обновляющийся, жадно раздвигающий пределы, бурный и свежий, какмолодая зелень…

На причале массы народу. Все галдят, как на восточномбазаре, толкаются, норовят первыми протиснуться к парому, что есть всего лишьогромный, грубо сколоченный плот на десяток телег с лошадьми. Никто не следитза порядком, не раздает зуботычины простолюдинам, не кланяется угодливознатным. Хотя в этом молодом народе еще и не должно быть четкой грани междузнатью и черным людом…

Размышляя, он пробирался по улицам, жадно глазел посторонам. Отец столько раз рисовал ему прутиком на песке город, что он помнилвсе до мелочей. Когда приблизился к заветному повороту, на миг охватил страх: асохранился ли старый дом отца, когда тут чуть ли не каждый десятый дом перебираютпо бревнышку прямо сейчас?

Огромный добротный терем высится в глубине двора. Путь кнему отрезает высокий забор, над широкими вратами широкий навес, дабы путникмог укрыться от дождя. Все на том же месте, что и указано на рисунке отца. Еслии перебирали, заменяя подгнившие бревна новыми, то форму терема сохранили вточности.

Он с волнением остановился перед вратами. С той стороны ржуткони, доносятся сильные хриплые голоса мужчин. Наконец, решившись, постучал.Вышел немолодой хмурый гридень, оглядел с головы до ног, буркнул: «Чёнадо?» — выслушал, неспешно удалился. Очень не скоро вернулся, кивкомвелел зайти во двор. На той стороне просторного, как поле для схваток, двора накрыльцо вышла старая женщина. Лицо злое, в глазах непонятный страх. Рукибеспрестанно мяли грязный передник, то ли вытирала пальцы, то ли не моглаусидеть без работы.

Тарильд поклонился, сказал счастливо:

— Здравствуйте!.. Меня зовут Тарильд, я ваш племянник.

Старуха подозрительно оглядела его с головы до ног.Бесцветные губы подобрались в жемок.

— Кто-кто?

— Тарильд, — повторил он все так жерадостно. — Это было давно, но вы должны помнить!.. Мой отец, брат вашегомужа, уехал двадцать лет тому в дальние страны. Но он не погиб, а, напротив,женился, был счастлив, у него появились я и еще шесть сынов… Я — старший.Два месяца назад мой отец скончался, но перед смертью просил отвезти его прахна родину и захоронить. Вот я и прибыл…

Старуха презрительно скривила губы:

— Много всяких ходют… От старого Кизлюка кое-что осталось,почему не поживиться? Если ты в самом деле его сын… то откуда это видно?

Тарильд сказал счастливо:

— Мой отец все предусмотрел!.. Он дал мне пергамент,где рукой вашего почтенного мужа все написано!

Старуха все еще подозрительно всматривалась в него старческимиподслеповатыми глазами:

— Да? И что же это за… пергамент?

Тарильд торопливо вытащил из-за пазухи завернутый в чистуютряпицу тонкий листок. Старуха приняла так же недоверчиво, всмотрелась, топоднося к носу, то отодвигая на расстояние вытянутой руки. Глаза ее недвигались, Тарильд заподозрил, что она читать не умеет вовсе, но не показываетвиду.

— Стой здесь, — буркнула она. — Я пойдупокажу мужу. Он свою руку узнает.

— Я подожду, — почтительно ответил Тарильд.

Старуха уже с порога обернулась:

— Да не воруй тут!.. Ходют всякие…

Тарильд переминался с ноги на ногу, довольный и счастливый.Терем мощно раскинул пристройки, от толстых бревен веяло надежностью и покоем.

Он ждал до вечера, не решаясь войти. Хотелось есть, во ртупересохло от жажды. Не зная, что делать, ходил по двору взад-вперед вдольвысокого забора, подойти и заглянуть с крыльца в терем не смел. Наконец калитказаскрипела, с улицы вошел крупный немолодой мужчина. Седые волосы красивоопускались на плечи, а белые как снег усы ниспадали на грудь.

— Эй, парень, — сказал он предостерегающе, —что-то я тебя не знаю. Чего крутишься в моем дворе? Что-то спереть наметился?

Тарильд воскликнул с облегчением:

— Вы, наверное, мой дядя?.. Меня зовут Тарильд, яприехал из тридевятого царства…

Мужчина всматривался с недоверием, но без враждебности.

— Да?.. Вообще-то малость похож… Ну а чё тут стоишь?Заходи в дом.

— Но ваша жена… она велела подождать.

— Чего?

— Она взяла тот пергамент, на котором вы своей рукойнаписали…

— Зачем? — удивился мужчина.

— Чтобы сверить… У вас должен быть такой же точно.

— Это правильно, — одобрил мужчина, — мудро.Сам знаешь, время было лихое… Мой старший брат, а твой, стало быть, отец уехал,оставив мне все свое добро. А я написал, что сберегу, и если он или его детивернутся, то все получат в сохранности. Пойдем в дом!

Счастливый Тарильд прошел с ним через двор, а когдаподнялись на крыльцо, Кизлюк-младший заорал весело:

— Эй, жена!.. Спускайся в палату. Пировать будем!.. Нашплемянник вернулся!

Когда они были уже в палате, огромной и богато обставленной,вошла та старуха, которой Тарильд отдал пергамент. Она была все в той женеопрятной одежде, на Тарильда уставилась подозрительно: