Сташинские выехали из Берлина в Москву 9 мая 1960-го – в пятнадцатую годовщину подписанной в Карлсхорсте капитуляции Третьего рейха. Как говорила Инге, вместо медового месяца их ждал Советский Союз – ничего трагичнее она и представить не могла. Родственникам они сказали, что будут жить в Варшаве, поэтому сделали там остановку. Один из командированных в Польшу сотрудников КГБ выдал Сташинскому почтовые принадлежности местного производства, а также прейскурант на разнообразные товары. Открытки и марки предназначались для Фрица, тринадцатилетнего брата Инге. Цены нужно было знать, чтобы убедительнее рассказывать родственникам о жизни в Варшаве. Письма из ГДР должны были поступать на их варшавский адрес, откуда их уже переправляли бы в Москву. На письма Инге и Богдана в Германию клеили польские марки. В Далльгове знали, что молодожены вернутся через год.

В Москве, на Белорусском вокзале, Сташинских встретил все тот же Аркадий Фабричников. Он представил их новому куратору – Сергею Богдановичу Саркисову. Комитет великодушно снабдил их отдельной квартирой, но Инге подарок совсем не порадовал. Многоэтажку построили недавно, и асфальтированной дороги (или хотя бы дорожки) к ней не проложили. В дождливую погоду они приходили домой по колено в грязи. Сама квартира сразу же требовала капитального ремонта. Паркет положили так, что между планками выступала смола, плитка в ванной была заляпана той же смолой. Полы настелили неровно, поэтому вся мебель шаталась. Криво установили канализационный стояк, дверь на кухню как будто приросла к полу. Не закрывалось толком и одно из окон, из-за чего дождевая вода протекала внутрь. Инге возненавидела даже обои. «От советских обоев кружится голова», – злилась она.

Обстановка в подъезде и на лестничной клетке угнетала ее не меньше. Повсюду валялись рыбьи и куриные головы. Лузга устилала пол едва ли не ковром – подметать или мыть подъезд никто и не думал. Казалось, будто в каждой квартире держат кошку, и ночью эти кошки бродили по подъезду, мяукали и вопили. Спать мешали не животные так люди: соседи закатывали до поздней ночи такие гулянки, что у Сташинских дрожал потолок. Жизнь превратилась в нескончаемый кошмар, Инге теряла остатки терпения, устраивала сцены и мужу, и кураторам. На Лубянке решили переселить их в другую квартиру – на этот раз в обжитом районе и ближе к центру. Однако эта перемена к лучшему уже не могла поколебать отвращение Инге к советскому укладу жизни158.

Новый дом стоял на севере Останкино, населенного тогда главным образом заводскими рабочими с семьями. Через пару лет там воздвигли монумент «Покорителям космоса». В те же годы многие соседние улицы получили «космические» имена: Академика Королева (главного конструктора советской ракетно-космической программы), Цандера (пионера ракетостроения) и т. д. Появился даже Звездный бульвар. К концу 60-х годов район украсила Останкинская телебашня – несколько лет она была самим высоким в мире свободно стоящим сооружением159.

Когда Сташинские добирались из центра домой на метро, выходили они на станции «ВДНХ». Фонтан Дружбы народов, окруженный статуями женщин из каждой республики в национальных костюмах, служил символом указанной дружбы, а сама Выставка достижений народного хозяйства – символом научно-технического прогресса. Москвичам и гостям столицы оставалось делать выводы, насколько представленные там новшества отражают будни советских граждан. Инге после первого визита в Москву твердо знала, что разница огромна. Известный диссидент Александр Зиновьев позднее много напишет о лживости советской пропаганды в романе «Зияющие высоты» (1976) – сатире на окружающую действительность.

Из отдела по разработке эмигрантов Сташинского перевели в управление нелегальной разведки. Новый, еще молодой куратор – Сергей Саркисов – произвел на Инге впечатление куда лучше Фабричникова. И по-немецки он говорил свободнее, якобы потому, что много общался с приятелем-капиталистом из Западной Германии. Саркисов объяснил Богдану, что ему приказано учить немецкий и английский на индивидуальных занятиях, пройти германскую школьную программу, ознакомиться с новейшей западной литературой, чтобы потом сойти за своего. Также ему надо было выучиться хорошо фотографировать и работать на радиопередатчике. КГБ самым тщательным образом тренировал своих нелегалов. «Вклад в каждого, кто тайно работал на Советы, был огромен», – писал сотрудник ЦРУ Уильям Худ. По его мнению, КГБ использовал нелегалов «для контакта с агентами, к которым слишком рискованно подводить вышестоящих офицеров, защищенных должностью в посольстве. Другие нелегалы служат главным образом специалистами по коммуникации, проводниками тех сведений, что идут в Москву от агентов на местах».

Именно такой была одна из задач, поставленных Сташинскому на будущее Алексеем Крохиным. Но генерал рассчитывал и на то, что его суперагент по-прежнему будет устранять врагов советского режима. Богдана натаскивали как нелегала неведомого Худу разряда – убийцу в постоянной готовности, хоть и глубоко законспирированного, жителя одной из западных стран, который мог бы в любое время без промедления ликвидировать того, на кого укажут в Кремле или на Лубянке. В управлении Сташинскому выбрали гражданскую профессию – брадобрея. Парикмахерская послужила бы им с женой неплохим прикрытием на Западе. Богдану предложили на выбор две страны: Англию и Швейцарию. Он решил жить под сенью Альп. Инге было все равно куда ехать, лишь бы бежать из утомительной ссылки в Москву160.

Перед самым приездом молодой пары в столицу советские конструкторы наконец-то опередили заокеанских в гонке вооружений. Первого мая 1960 года зенитная ракета С-75 «Десна», выпущенная из ракетного комплекса под Свердловском (теперь Екатеринбургом), настигла на огромной высоте американский самолет-разведчик Lockheed U-2, пилотируемый тридцатилетним Фрэнсисом Гэри Пауэрсом из особого авиаотряда ЦРУ. Пауэрс выжил, но уцелели и важные детали его U-2, в том числе фотокамеры высокого разрешения и сделанные над Средней Азией и Россией снимки. Пилот после приземления с парашютом был схвачен, обломки самолета тщательно собрали.

Американцы попались с поличным на шпионаже в воздушном пространстве вероятного противника. Впрочем, они не сразу это осознали. Президент Эйзенхауэр счел было Пауэрса мертвым и дал добро на заявление с опровержением советской «клеветы» – летчик якобы брал пробы воздуха в метеорологических целях и сбился с курса. Хрущев понимал, что им недовольны в партии за мягкотелость по отношению к США, и фактически сорвал саммит по урегулированию берлинской проблемы в Париже. Отозвал он и приглашение Эйзенхауэру посетить Союз в июне того же года, что вылилось в громкий международный скандал161.