Патрульный, что стоял у багажника, грохнул прикладом:

— А ну, заткнулись, падлы! Руки за голову, живо!

Пришлось подчиниться.

Старший, с заспанным, помятым лицом, в давно нестираном комбинезоне с капитанскими погонами, появился через две минуты. Хоть и был явно «под мухой», но сообразил быстро. Первым делом снял Дмитрия с капота, потом взялся за своих. Матерился он, конечно, виртуозно, но чувствовалось, что на мужиков он давно управы не имеет. Да и не хочет иметь.

— Сидоров, засранец, ты у нас грамотный или где? На кой хрен ты тут мне стриптиз с балетом устроил, а?

— Действовал по инструкции. Принял меры и вызвал старшего.

— А глаза где твои? Какого хрена ты его раком на капоте поставил, чмо болотное! Я тебя сам раком поставлю! Пропуск смотрел? Чё скалишься?!

— Он бы его ещё в трусы спрятал. А полагается иметь на стекле. Так в инструкции сказано.

— Ты у меня не тупи, Сидоров. Если я начну тупить, тебе служба враз поперёк жопы встанет. Не зли, ты меня знаешь. На номер смотри, баран! Открыл рот на ширину приклада и ворон ловишь, допрыгаешься у меня, щегол пёстрожопый!

— Отупеешь тут, товарищ капитан. Ещё час без смены простою, точно кого-нибудь из автомата охерачу.

— Я сам тебя сейчас ломом охерачу! Шлёпай в машину, проспись час, Перерве скажи, я велел подменить.

Дмитрий зло чиркнул зажигалкой. У Седого тревожно запела тонкая струнка в груди.

Именно так всё и начинается. Маленькая нестыковка, диссонанс в поведении, незаметный для других, но тонкой невидимой иголочкой бередящей чутьё истинного опера. Что-то не вязалось. По идее, а своего молодого шефа Седой изучил вдоль и поперёк, он сейчас должен был не сидеть, набычившись, в кабине, а скакать вокруг полупьяного капитана, драть его до смерти, грозя всеми казнями египетскими, отводить душу после испытанного унижения. Но Дмитрий упорно не хотел светиться перед капитаном.

— Не, мужики, без обид. Бойцы оборзели, вторую неделю ждём смену, понять можно. Всякое бывает. Работа наша собачья — гавкать и не пущать. Вы без обид, лады? — Капитан наклонился к окну, заискивающе улыбнулся, показав ряд грязных щербатых зубов. — О, какие люди! Слышь, старшой, чё не здороваешься? — Он явно обращался к Дмитрию, но тот даже не пошевелился. — Извини, братан. Ты мне ночью такой подарок отвалил, в штабе до сих пор кипятком льют. Правда, это тот, что старика на Арбате грохнул? Если так, должок с меня. Подваливай со своими, я здесь ночую, отметим!

Дмитрия наконец-то прорвало. Он вытянул руку в окно, сгрёб «сапога» за грудки и заорал в перекосившееся лицо:

— Я тебе отмечу, сволочь! На прочёсывания в лес захотел? Устрою! Банда, а не взвод! Я тебе, бля, смену устрою! Штаны не успеешь менять!! — Он повернулся к водителю. — Саша, не спи!

— Ты чё, мужик?! — побелел лицом капитан.

— Рот закрой, сапог драный! — бросил Дмитрий в окно. — И шлагбаум задери, мудила!

Машина рванула с места, обдав обалдевшего «сапога» мелким грязным крошевом. Седой как-бы невзначай оглянулся, срисовав бортовой номер БТРа.

Уже в Управлении лёгкое подозрение, зародившееся у Седого в машине, переросло в уверенность. Стоило только сопоставить факты и Дмитрий спекался, как сосунок.

За долгие годы работы Седой усвоил главное: в первооснове самой сложной комбинации, самого накрученного дела лежит что-то до обидного элементарное, простое до невероятности: едва ощутимое желание или извращённая мыслишка, минутная трусость или элементарная зависть, наконец. Всё растёт оттуда, из грязи. Только бы не проскочить сгоряча, докопаться сквозь ворох бросовых фактов, найти и примерить на себя, без брезгливости и гордыни, вжиться в изначальное, что толкнуло разрабатываемого к поступку, и всё становилось ясным, как божий день.

Он и заслужил славу тягуна и копалы за то, что один из многих шнырявших по коридору посредственностей и карьеристов испытывал истинное удовольствие, оставаясь вечером в опустевшем управлении, предаваясь, как сладкому тайному греху, копанию в каждой строке дела, выискивая и нанизывая на тонкую нить одному ему известной версии факты и фактики. Он был убеждён, что эта презираемая большинством молодых сторона их работы и была истинной сутью их сыскарского ремесла. А то, что благодарности не дождёшься и бортуют тебя при раздаче наград, так бог им всем судья.

Дмитрий остановился у своего кабинета, полез в карман за ключами. Погружённый в свои мысли Седой сбился с шага и чуть не врезался в начальника.

— Не спи, замёрзнешь! — Но и улыбка у Дмитрия сейчас получилась какая-то натянутая.

— Что дальше, шеф? Дмитрий покрутил связку на пальце. — М-м… Дальше будем действовать таким макаром. Контакт с «малышами» фуфловый. Пусть снимают наружку. Боюсь, вспугнут. Переключи на технарей. Посмотрим, может, что-нибудь и вытанцуется. Чего это ты взбледнул, Седой? Перетрухнул малёха, а? Надо будет тебя на захват пару раз командировать.

— Мне там делать не фига. Пусть молодые геройствуют.

Дмитрий по авантюрной своей жилке обожал захваты. В командировки выезжал при первой же возможности. Возвращался бодрячком, с горящими глазами. Жаль, только живой. Обзавёлся кучей дружков среди разномастных спецов силового задержания и огневых контактов. Готов был рассказывать о их и своих подвигах, только слушай. Один раз обмолвился, что нет выше наслаждения, чем заглянуть в глаза только что свинченному клиенту. Седой это запомнил. Он помнил о шефе многое.

— Кому что, — обронил Дмитрий.

— Шеф, у меня полчаса будет? Язва точит, на зуб бы чего-нибудь бросить. И душ не мешало бы принять.

— У тебя не язва, а яма желудка — сколько не ешь, а тощий. Не в коня корм. Давай. Только не пропадай. Пол управления из-за этих грёбаных облав на выезде. В любой момент могут понадобиться люди.

— Спасибо.

Седой постарался побыстрее исчезнуть с глаз начальства, пока оно не передумало.

Сейчас для него кровь из носу надо было пропасть на эти полчаса. Как старый кадр, он знал святое правило: над чем бьются в одном отделе, давно известно секретарше в соседнем, а все концы ищи в архиве.

В архив его гнало какое-то странное чувство. Смесь страха с сосущим чувством голода. Причём, голода по чему-то сладкому и запретному, словно припрятанная шоколадка.