сказала она, — где любовь, там и жизнь…»

…Кто там прав был из них, тут уже не добраться до сути,

А сейчас — ночь, туман, и кафе, и они у окна —

Будто вместе куда-то плывут в корабельной каюте.

«Уж приплыли. Пока. Будь здоров» — усмехнулась она.

«А вот это уж нет, — он сказал, — не пойдёт, не годится»,

И, как раньше, на кофе, на чай к ней домой завернул

И на кухне какое-то там капучино с корицей

Пил и пил до утра, а потом с ней в обнимку уснул.

Сердце, сердце во сне било, било ему и стучало:

«Где любовь, там и дом, больше нет у тебя ничего»,

И вдали, за окном ветер, ветер свистел одичалый,

И в пять тридцать его самолёт улетел без него…

1998

«Я пить перестал, я закончил по улицам шляться…»

Я пить перестал, я закончил по улицам шляться.

Я в гору пошёл, мне маячит гастроль за бугром.

Мне завтра в Париж, я к ребятам зашёл попрощаться.

Я свой. Мне позволено дверь открывать сапогом.

Стаканы. Столы. Все путём. Я играю на флейте.

Сподвижники рядом, родные мои алкаши.

Вихляясь, волнуется хор: «Человеку налейте!»

Мы пляшем и пьём. Продолжается праздник души.

Народ с головою увяз в огурцах и капусте,

Народ погружён в полубред, но достаточно бодр:

«Товарищ, ты наш, мы тебя никуда не отпустим,

У нас тут ковчег для своих, и ты принят на борт!»

Качаются девки, худы, как колхозные клячи.

Мы выпивку делим. Дрожит под копытами пол.

И некто Степан мою шляпу за пазуху прячет,

И шарф, и ботинки, чтоб я никуда не ушёл.

«Флейтист, отвлекись! — мне моргает красавица Клава, —

Не ездий ты в свой Копенгаген, талант не транжирь!

Мы вот они, здесь, тебе дадено полное право

Душевное сбацать — про чубчик, про нож, про Сибирь!»

Гуляет залётный кулак по фарфоровым вазам,

Зигзаги на скатерти пишет случайный каблук,

А я на контроле, я галстуком к стулу привязан,

Чтоб не было шансов отбиться от дружеских рук!

Я к выходу рвусь, я попал под толпу, как под поезд,

И руки уже за спиной, и на морде мешок,

Меня уважают, мне флейту просунули в прорезь:

«Товарищ, работай и помни: тебе хорошо!»

Вблизи воробьями витают весёлые вопли:

«Дружище, мы рядом, а ты золотой наш запас!

Мы вместе с тобой обретали осанку и облик,

Мы любим тебя. Это факт. Ну, куда ты от нас?»

…Я вижу восход, я сквозь дырку в мешке наблюдаю,

Как башенный кран зарывается носом в зарю.

Он хочет взлететь, но колёса к земле примерзают.

Я в форточку лезу, я за ноги пойман и знаю:

Пора борзануть после крепкого чёрного чаю —

С ребятами вмазать за здравие по стопарю!

1993

«Парни под раскладушками…»

Парни под раскладушками

Сходят на ноль, на нет.

Ёлка в углу игрушками

Гремит, как костями скелет.

И какой-то подвыпивший скот

Бахрому абажура грызёт.

«Эй, — кричит мне, — Сергей-Воробей, —

Хочешь — пей, а не хочешь — не пей!»

Вот я флейту

           из футляра достал,

Пса погладил,

            туфель пнул под кровать:

«Я к вам в гости —

                 с самолёта на бал,

Я хочу вам сонату сыграть!»

Играю. Друзья-приятели

Укутаны в чёрный чад, —

Ножи от греха попрятали,

Гогочут, ревут, мычат.

И какой-то подвыпивший скот,

Весь в опилках, нечёсан, небрит,

По роялю половником бьёт

И об люстру стаканом стучит.

Он меня на виду у ребят

Сгрёб за шкирку — смельчак, удалец:

«Я теперь тут заместо тебя!

Это музыка наших сердец!»

По окуркам,

           по осколкам очков,

Спотыкаясь,

           Клавка кружится всласть.

Скатерть, сволочь,

                рвёт краями клыков:

«Это танец любви! Это страсть!»

Бемоли прыгают белками.

Диезы дают дрозда.

Хлебальники над тарелками

Гуляют туда-сюда.

И всё тот же мохнатый урод

Мне плечо сквозь рубаху грызёт,

Бельма щурит средь общей возни:

«Жрать охота, братан, извини!

Ты в Европах

            за большие средства́

Чувства в душах

              у людей пробуждал.

Ты уехал

        к ним на месяц, на два,

А сказал, что в ларёк побежал…»

«Мы скучали,

            мы так ждали тебя, —

Мишка с Гришкой

                мне с балкона кричат, —

Всё напрасно.

            Наше дело — труба,

Дым и пепел, туман, чёрный чад».

Мишка с Гришкой нахмурили лбы:

«Мы — солисты. Талант — это труд!»

И в кусок водосточной трубы

С двух сторон, надрываясь, орут.

«Да, таков твой родимый причал, —

Колька с Пресни сопит под столом, —

Ты нам нот не оставил. Ты знал,

То, что мы без тебя пропадём.

А теперь такова твоя роль, —

Чтоб долбать тебя мордой об стол!

Ты в Париж умотал на гастроль,

А сказал, что за хлебом ушёл.

Как играм мы, так и живём,

Так же держим приклад на плече,

Так же службу по жизни несём —

В том же самом скрипичном ключе!»

Колька свистнул в свисток: «Это «ми»!»

Он мне молнии мечет в упор

И над ухом цепями гремит:

«Это «ля», извиняюсь, мажор!»

Он