своих, и стоял он несколько поодаль от государя. Как и все опричники, был он при оружии – с пояса свисал скрученный хлыст да сабля. Он-то первым и заметил Фёдора, явившегося на собрание, не будучи вызванным волею царской. Опричник скривил лицо, заклеймённое ожогами, в презрении, когда заметил появление Басманова. Иван отвернулся к одному из друзей, дабы сокрыть выражение своё от глаз Фёдора. Басманов же не обращал внимания на постороннее, лишь устремил взгляд на государя. Царь поднял голову, взглядом приветствуя пришлого опричника.

Фёдор отдал земной поклон, и, когда поднял лицо своё на государя, Иоанн коротким жестом взмахнул, даже не глядя в сторону Вяземского. Князю пришлось подчиниться царской воле да умолкнуть, но взгляд его устремился на Фёдора.

– Светлый и мудрый государь мой, – произнёс Басманов, не придавая внимания никому, кроме Иоанна. Фёдор оглянулся на братию опричников в тёмном одеянии, будто бы лишь сейчас заметил их.

– Не исполнив воли моей явиться смел, отрок басманский? – спросил Иоанн, вздыхая с великой тяжестью, едва ли не с гневом в голосе.

– Великий и предобрейший государь! – взмолился было Фёдор, да прервал его царь резким ударом о стол.

– Умолкни. Да сделай, что должно. Булатов! – резко окрикнул Иоанн, и голос его, сильный и звучный, разнёсся гулким эхом под сводами царской палаты.

Опричник, коего обозвал государь, тотчас поднял голову и обратил взор свой на Иоанна. Царь щёлкнул да указал на Фёдора.

– Без тебя не управиться Федьке, – произнёс Иоанн, указывая обоим на дверь.

Басманов, точно всё ещё в оторопи от резкости да грубости речи царской, шагнул назад. Поджав губы, обернулся он на спутника своего Ивана, а с тем и на длинный коридор. Свет уж не лился из окон – недалёк был тот час, когда весь царский дворец погрузится во тьму и светом будет лишь жаркий пламень факелов. Вышли Фёдор с Иваном с царского собрания и путь свой держали сквозь уже потемневший коридор. За окном мрачнели сумерки.

– С каким же велением государя не управились, Фёдор Алексеич? – усмехнулся Булатов.

– Да вот же, Иван Иваныч! – вздохнул Басманов, подыгрывая тону спутника своего. – Одно дело – изловить крыс, иное же – воздать им по заслугам.

– И в чём же уличили ту крысу, с коею расправиться не под силу тебе? – насмешкою бросил Иван.

– Как спустимся мы, всё уразумеешь, – ответил Фёдор, продолжая вести Булатова под землю.

Путь их постепенно мрачнел. С каждой ступенью воздух становился всё тяжелее. Тьма сгущалась. Редкие факелы освещали неровную каменную кладку низких потолков. Каждая неровность блестела огненными гранями, очерчивая края. Булатов заметил открытую решётку в дальней камере. Как и подумалось Ивану, Фёдор повёл его именно в ту сторону. Опричники прошли мимо решёток, за которыми страждущие узники были ни живы, ни мертвы. Бледные нагие фигуры застыли в своих оковах, не в силах прервать своего мучения голодом, холодом и глубокими изувечьями.

Иван встал на пороге. В углу лежала бесформенная куча грязного тряпья, каковую с трудом можно было назвать человеком – столь слаб был свет, что достигал глубин темницы. Булатов переступил порог и оказался внутри мрачного каменного мешка, в котором смерть уже оставила своё холодное дыхание. Естеством своим ощутил вдруг Иван холод, пробивший его по спине. То был призыв чисто звериной природы, но было поздно – не успел Булатов и обернуться, как ощутил жгучую боль у себя под сердцем.

Иван, не помыслив ни мгновения, хотел было выхватить саблю, но не смог – та глухо рухнула на пол, застланный погнившей соломой. Булатов видел рваный край ремня своего, который срезал Фёдор.

– Мразь псоватая! – выругался Иван, стиснув зубы до скрипу.

Не дав Булатову задеть себя, Фёдор ловко изворотился от шаткого удара вслепую да успел клинок свой обернуть в ране. Иван слабо пошатнулся, но устоял на ногах, хоть и взревел от боли. Если бы Булатов бросился на Басманова несколько живее, превозмогая адскую боль от нанесённой раны, быть может, опричники и сцепились бы в борьбу, да Фёдор был проворен, как сам чёрт из преисподней.

Мгновенной тенью он пролетел, оказавшись по ту сторону решётки. Секунда промедления – и Булатов бы огрел хлыстом руки Басманова, да тому не суждено было случиться в ту ночь – Фёдор запер замок, оставив Ивана запертым наедине с горой окровавленной ветоши.

На следующее утро Малюта по личному велению великого царя всея Руси спустится в подземелье царское и совершит обход свой. Опричник поднимется в покои государя – ещё не займётся заря, но государь будет уже готов нести службу Господу. Малюта доложит, что тот подонок отделан. Иоанн коротко кивнёт. То не будет ни знамением одобрения, ни сожаления, лишь безмолвным приказом не молвить и слова о том, отныне и впредь.

* * *

Не всем уж было суждено встретить этот рассвет, и в том есть какое-то горькое упущение. Светлело с каждым днём всё раньше, и хоть морозы не отступали от владений своих – реки по-прежнему были окованы льдом, а снег укутывал своим плотным одеялом дали, – но всё же нынче, обращая глаза к небесам, люди видели светлое полотно, раскинувшееся бесконечно широко, охватывающее своим безграничным куполом целый мир. Странники успевали засветло проделать более долгий путь, прежде чем холод и мрак ночи настигали их в лесной чаще или на равнинах с мелколесьем вдоль дорог.

Раннее солнце заливалось мягким малиновым светом, преисполняясь золотого сияния. Нежная заря застала гонца прямо подле ворот Александровской крепости. Привратник тотчас же впустил всадника, и тот въехал во двор, осаждая свою изнурённую лошадь. Животное тяжело дышало, поднимая в воздух столб пара. Гонец спешился, но один лишь взгляд на каменную лестницу пробивал его до дрожи. Перемолвившись с конюшими, которые приняли уздцы лошади, посланник глубоко вздохнул и направился во дворец. Но едва он заметил чью-то громоздкую фигуру, прогуливающуюся во дворе, тотчас же метнулся с лестницы. Гонец узнал опричника и почти с ходу рухнул в ноги.

– Алексей Данилыч, благослови Господь вас и семью вашу! – взмолился гонец. Его дыхание ещё не восстановилось с долгой дороги, оттого слабый голос его хрипел, точно сорванный.

– Да полно в снегу-то валяться, право! – Алексей подхватил за плечо гонца, поднял с земли да отряхнул ручищею своей. – Какая нужда у тебя?

– Сударь, помилуйте! – вновь взмолился гонец, доставая из внутреннего кармана письмо. – Государю передать надо…

– От кого же сие послание? – спросил Басманов, уж было протянув руку свою.

– От Курбского Андрея… – ответил гонец.

От того имени Алексея точно огнём обожгло. Отдёрнул руку он да помотал головою своей.

– От изменника-то? От Иуды этого проклятого? – спросил Басманов, точно сам