Сольвейг сделала глубокий вдох и подняла глаза на Эдит. Та оттопырила нижнюю губу и медленно кивнула.

— Когда я пошла в мастерскую Олега, — начала Сольвейг, — он подарил мне стеклянную бусину. Он сказал, что она будет мне третьим глазом. Я сжимала ее в правой руке, когда на меня напали собаки. Тогда я ее и потеряла…

— Это правда, — подтвердила Одиндиса. — Сольвейг спросила меня, было ли у нее что-нибудь в руках, когда Бруни принес ее в лодку. Но не уточнила, что же это должно быть.

— И что потом?

— Я искала на пристани, — рассказала ему девушка. — Но ее там не было. Когда я пошла на рынок с Эдит и Бергдис, мы снова встретили Олега. Он сказал мне, что нашел мою бусину на одном из прилавков.

Глаза у Бергдис сверкали, словно рыбьи чешуйки.

— Ты слышала, как Олег говорил это? — спросил у нее Рыжий Оттар.

Бергдис покачала головой:

— Нет, нет. Я отошла купить… кое-что. У меня были дела.

— Что еще сказал Олег?

— Что хозяйка прилавка рассказала, будто бусину продал ей высокий юноша. «Высокий юноша. Очень осторожный. Похож на лезвие ножа».

— И вот Олег купил бусину и вернул ее Сольвейг, — добавила Эдит.

— И сегодня, — объявила девушка, — я решила ее надеть на шею, чтобы она увидела вора, а вор увидел ее.

Вигот стоял неподвижно; к его лицу точно приросла маска безразличия.

Рыжий Оттар сделал глубокий вдох:

— Ну что ж, Вигот…

Но его перебила Эдит:

— Олег сказал и кое-что еще. Он сказал, что юноша продал торговке не один предмет.

На судне воцарилась тишина. Все слышали, как стучит сердце, как разрезает волны нос корабля, как кричат вокруг дикие птицы.

Бергдис потерла руки и медленно проговорила:

— Я тоже останавливалась у того прилавка. И что же я там нашла?

— Что? — спросил Оттар.

— Скрамасакс, — прошипела женщина.

Бруни Черный Зуб оперся на могучие руки и с рыком поднялся на ноги.

— Да, — не унималась Бергдис. — И на оружии было твое клеймо.

Шкипер поднял правую руку.

— Итак, Черный Зуб, — произнес он ровным голосом. — Значит, это все-таки был не Торстен.

Кузнец бессвязно что-то прорычал.

— И не булгары.

Все уставились на белого, как мел, Вигота, а он принялся сжимать и разжимать правый кулак.

— Сжимай, покуда можешь, — с горечью сказал ему Рыжий Оттар. — Тебе есть что сказать?

— А какая разница? — воскликнул Вигот. — Вы все сговорились против меня, как только мы покинули Сигтуну. Все вы, — в отчаянии проговорил он. — Все, как один!

— Не мели чушь, Вигот, — ответил ему Оттар. — Что еще ты там продал?

— Я ничего не продавал.

— Как там сказал Михран? — задумчиво проговорил шкипер. — Настоящая опасность всегда таится внутри, а не снаружи. Тот, кто боится… Тот, кто болеет… Тот, кто украдет…

— Ты, вор! — завопил Бруни. — Погляди мне в глаза!

Но Вигот не отозвался.

— Я целый месяц возился с этим скрамасаксом, — сквозь сжатые зубы процедил кузнец. — Целый месяц.

— Для начала, — сказал Рыжий Оттар юноше, — ты заплатишь Бруни столько же, сколько дала тебе торговка. И Сольвейг отдашь деньги за бусину. Где монеты? В твоем сундуке?

Вигот все молчал.

— Ты опозорил себя и обесчестил всех нас.

— Ты мразь! Отродье Хель!

— Много дней нам предстоит грести и тащить лодку волоком, — мрачно поведал Виготу Рыжий Оттар. — На самом деле мы не можем ехать с тобой, но не можем обойтись и без тебя. Придется до Киева сохранять тебя в целости.

— Если он останется на борту, — прокаркала Бергдис, — он зарежет нас, пока мы будем спать!

— Спасибо, Бергдис, — отозвался Оттар. — Если мне понадобится твой совет, я обязательно обращусь к тебе. — Он снова повернулся к Виготу: — А когда мы приедем в Киев, то, согласно закону, ты потеряешь правую руку.

Вигот моргнул:

— Это был не я. И вообще, Бруни получит деньги за свой скрамасакс, а у Сольвейг будут и деньги, и бусина. Так где же справедливость? — Он возвысил голос. — Зачем мне еще и руку отрубать?

Рыжий Оттар поморщился:

— И да, с этого дня ты будешь спать в кандалах. Так ты не сможешь никого ранить или сбежать от нас.

Темнеющее южное небо опалила молния. По горизонту прогромыхал, спотыкаясь, гром.

Старый лодочник поднял взор на Торстена:

— Давай!

Торстен, стоя на носу судна, швырнул ему канат. Лодочник поймал его и сноровисто потянул судно на себя.

Кормчий спрыгнул на пристань.

— Да ты крепок, точно пенек, — одобрительно заметил Торстен.

— Трухлявый пенек, — проворчал лодочник.

— Кого-нибудь поменьше просто унесло бы в воду.

Лодочник кивнул:

— Приходится как следует держаться на ногах. А вы приехали как раз вовремя, да.

— Почему это?

— Боги приближаются. Тор и Перун. Мы привлекли обоих.

— Тор и кто?

— Перун! — воскликнул старик. — Бог грома и молнии.

— A-а… — ответил кормчий. — Один бог, два имени, понятно.

— Так, да не совсем.

— А где все? — поинтересовался Торстен. — Похоже, будто эту деревушку населяют призраки.

Старый лодочник показал куда-то вверх по течению, и Торстен увидел островерхую палатку, растянутую на речном берегу у кромки леса. К ней вдоль реки стекались люди.

— Там шаманка, — объяснил старик. — Она уже съела грибов и ушла в шатер.

Когда Сольвейг, Одиндиса и дети приблизились к палатке с навесом из шерсти, они услышали перестук большого барабана, монотонный, словно колотилось огромное сердце. Чтобы пройти внутрь, девушке пришлось нагнуть голову. В палатку, как ей сразу показалось, набились все жители маленького торгового поселения. В самом центре пела, медленно крутясь по кругу, женщина в головном уборе из орлиных перьев. Иногда она протягивала руки в стороны или вскидывала вверх, иногда шла боком, порой бесшумно скользила, временами начинала стонать и кричать.

Наконец шаманка упала на колени и зажала голову в ладонях. Она свернулась клубком и затихла.

Никто не разговаривал, даже шепотом. Все не отводили взгляда от жрицы.