Семейство Коннеров проживало в квартире на втором этаже, рядом с квартирой, которую занимал сам доктор Холмс. Их квартира была не из самых лучших, но жить в ней было приятно и весело, к тому же в ней было тепло, а место работы находилось совсем рядом. Плюс к тому Холмс предложил Джулии работу в аптеке и обучал ее ведению приходно-расходных книг. Позже, когда восемнадцатилетняя сестра Неда, Гертруда, приехала в Чикаго, Холмс предложил работу и ей – в своей недавно созданной компании по продаже лекарств через почту. Имея три зарплаты, семейство вскоре смогло позволить себе перебраться в собственный дом, на одной из широких, покрытых щебенкой улиц Энглвуда. Они без труда смогли приобрести велосипеды и совершать поездки к театру Тиммермана [101], расположенному на их улице.

Однако одно обстоятельство доставляло Неду беспокойство. Холмс, как ему казалось, уделял слишком большое внимание Герти и Джулии. С одной стороны, это было естественно и, в общем-то, привычно для Неда, поскольку обе женщины были очень красивыми: Герти – стройная брюнетка, а Джулия – высокая и отлично сложенная. Неду было сразу ясно без каких-либо сомнений, что Холмс из тех мужчин, которые любят женщин и которым женщины платят взаимностью. Красивых молодых женщин, казалось, тянуло в аптеку. Когда Нед пытался помочь им, их взгляды сразу становились отсутствующими, а лица безразличными. Но стоило Холмсу появиться в аптеке, как они моментально преображались.

Нед, всегда бывший обычным неприметным мужчиной, сейчас стал как бы частью интерьера, кем-то вроде зрителя своей собственной жизни. Только его дочь, Перл, относилась к нему, как всегда, со вниманием. А Нед с тревогой наблюдал, как Холмс обхаживает Герти и Джулию, пуская в ход улыбки, подарки и преувеличенно елейное славословие – особенно в адрес Герти, – и с какой радостью женщины реагируют на это. Стоило Холмсу отойти от них, они сразу становились мрачными и унылыми и даже позволяли себе проявлять капризность и раздражительность в обращении с клиентами.

Еще в большее замешательство приводило Неда то, как к нему изменилось отношение клиентов. И дело было вовсе не в том, что они ему говорили, а в том, что он читал в их глазах, когда они смотрели на него – что-то вроде сочувствия и даже жалости.

* * *

Однажды вечером Холмс попросил Неда оказать ему услугу. Он привел его в подвал и подвел к большому хранилищу, затем вошел внутрь, попросил Неда закрыть дверь и слушать его крики. «Я закрыл дверь и приложил ухо к щели, – вспоминал Нед, – но смог услышать лишь слабый и неотчетливый звук». Нед открыл дверь, и Холмс вышел из хранилища. Теперь Холмс попросил Неда войти внутрь и постараться кричать изо всех сил, так чтобы он сам смог оценить, какой силы звук будет проходить через дверную щель. Нед сделал то, о чем просил Холмс, но как только тот открыл дверь, пулей выскочил наружу. «Такого рода дела – это не по мне», – сказал он.

Зачем кому-то может понадобиться звуконепроницаемое хранилище – такой вопрос тогда не пришел ему в голову.

* * *

А вот у полиции были волнения другого вида – письма от родителей, визиты детективов, нанятых родителями, – но и то, и другое было мелкими эпизодами, тонувшими в хаосе, царившем в этом ведомстве. Пропажа людей, казалось, была в Чикаго чем-то вроде повседневного развлечения. Во всех частях города пропадало слишком много людей, что не позволяло проводить тщательное расследование, к тому же было задействовано слишком много сил, что мешало выявлять серийных преступников. Патрульные полицейские, многие из которых едва ли могли хоть на что-то годиться, назначались главами административных отделов. В штате было всего несколько детективов, а их возможности и квалификация были минимальными. А это подчас не позволяло им видеть даже то, что лежало на поверхности. Обычные исчезновения – польских девушек, мальчишек со скотопрогонных дворов, рабочих-итальянцев, чернокожих женщин – практически не привлекали внимания полиции. Только исчезновение богатых людей вызывало усиленную реакцию, но и здесь детективы могли мало что сделать помимо того, что посылать телеграммы в другие города да периодически посещать морги для сбора ежедневных данных о неидентифицированных трупах мужчин, женщин и детей. Сложившаяся ситуация, когда половина городских детективов была занята поиском пропавших людей, вынудила начальника центрального разыскного отдела объявить, что он рассматривает вопрос создания отдельной службы под названием «Отдел таинственных исчезновений».

Женщины и мужчины пропадали примерно в равных пропорциях. Фанни Мур, молодая девушка, приехавшая из Мемфиса [102], не вернулась в пансион, в котором она остановилась, и больше никто никогда ее не видел. Дж. У. Хайлиман однажды вышел с работы, сел в пригородный поезд и пропал; как писала «Трибюн», «пропал, словно его поглотила земля». Жители были уверены, что женщин насилуют, мужчин грабят, а их трупы бросают в воду реки Чикаго или в аллеях, вливающихся в Халстед-стрит [103] и в плотно укатанный участок Кларк-стрит [104] между перекрестками с улицами Полк-стрит и Тейлор-стрит, более известный офицерам-ветеранам как Шайенн. Обнаруженные тела отвозились в морг; если они оставались невостребованными, их следующим пристанищем становился анатомический амфитеатр в медицинском колледже на Раш-стрит или больница округа Кук, а уже оттуда трупы направлялись в лабораторию сочленения для выполнения тонких операций, связанных с освобождением костей и черепов от мышечных и соединительных тканей, их промыванием и отбеливанием. После этого следовала сборка скелетов для последующего использования врачами, демонстраций в анатомических музеях, а также частных коллекциях авторов научно-популярных книг. Волосы продавались на парики, одежду передавали в богадельни.

Это напоминало безотходное производстве на скотобойнях «Юнион»: в Чикаго ничего не шло в отходы.

Чикагские архитекторы и их коллеги с востока снова встретились утром в понедельник, 12 января, в библиотеке компании «Бернэм энд Рут», на верхнем этаже здания «Рукери». Рута на встрече не было. Уильям Р. Мид приехал из Нью-Йорка на замену своего убитого горем партнера, Маккима. Пока собравшиеся ждали прихода своих остальных коллег, некоторые из присутствующих подходили время от времени к окнам, выходящим на восток библиотеки, и смотрели на безбрежную гладь озера Мичиган. Свет, проникавший в комнату, был неестественно ярок благодаря солнечным лучам, отражающимся от поверхности озера и заснеженного берега.

Бернэм встал, чтобы поприветствовать гостей, но по нему было видно, что на душе у него нерадостно. Он был уверен, что архитекторы с востока снова прибегнут к продолжительной дипломатической сдержанности, и сейчас, казалось, был одержим идеей победить их с помощью лести, граничащей с показным религиозным поклонением – тактикой, которой, по словам Луиса Салливана, Бернэм владел виртуозно. «Будучи не особенно восприимчивым к лести, если не считать случаев использования ее в сентиментальных ситуациях, он сам быстро понял ее действенность, когда щедро расточал ее в адрес крупных бизнесменов», – писал Салливан. Луис многократно наблюдал, как это происходит, и поначалу поражался бесстыдству Бернэма; единственное, что еще больше поражало его, так это глупость того, кому эта лесть была адресована и кто принимал ее за чистую монету. Этот метод был примитивным, но он работал.