«После 15-го, – сказал он жене, – я хоть немного освобожусь».

* * *

Архитекторы с востока и местные, чикагские, снова собрались этим вечером в университетском клубе на ужин, устроенный в их честь Комитетом по землеотводу и строительству выставки. Рут чувствовал себя слишком уставшим, чтобы присутствовать в клубе. Было ясно, что этот ужин должен помочь разжечь в душах архитекторов энтузиазм и показать гостям, что Чикаго намерен полностью выполнить все взятые на себя обязательства по устройству выставки. Это был первый из целого ряда последовавших за ним сказочно богатых и обильных банкетов, при взгляде на меню которых сразу же возникал вопрос, не хватит ли кого из руководящих деятелей города удар.

Стоило архитекторам появиться, как их сразу обступили репортеры. Архитекторы держались вежливо и доброжелательно, но были крайне немногословны.

Их посадили за большой стол в форме буквы Т, во главе которого сидел президент выставки, Лайман Гейдж, по правую руку от него сидел Хант, а по левую – Олмстед. Огромное число гвоздик и роз, розовых и красных, превратили столы в цветочные клумбы. Возле каждой тарелки лежали букетики. Все присутствующие были во фраках. За столом не было ни одной женщины.

Ровно в восемь часов вечера Гейдж взял Ханта и Олмстеда под руки и повел их из гостиной клуба в банкетный зал.

* * *

Устрицы.

Бокал или два бокала Монтраше.

Консоме из зеленой черепахи.

Амонтильядо [97].

Жареное филе сельди под соусом à la Maréchale.

Огурцы. Картофель à la Duchesse.

Вырезка à la Rossini.

Шато Лафит и Риннар Брют.

Донышки артишоков фаршированные.

Pommery Sec [98].

Шербет с коньяком и вишневым сиропом.

Сигареты.

Вальдшнеп на тосте.

Салат со спаржей.

Мороженое с кристаллизованным имбирем.

Сыры: пон-левек, рокфор. Кофе. Ликеры.

Мадера 1815 года.

Сигары.

* * *

Первым слово взял Гейдж. В своей торжественной речи он описал блестящее будущее предстоящей выставки и призвал великих людей, находящихся в банкетном зале, в первую очередь думать о выставке и в последнюю – о себе, утверждая, что только подчинение личных интересов общему делу обеспечит успех экспозиции. Его слова были встречены аплодисментами; лица присутствующих потеплели, а на некоторых появилось что-то вроде энтузиазма.

Следующим выступил Бернэм. Он описал свое собственное видение выставки и решимость Чикаго воплотить это в реальность. Он также призвал присутствующих к сплоченной работе в команде и к самопожертвованию. «Джентльмены, – сказал он, – 1893 год будет третьей знаменательной датой в истории нашей страны. Две предыдущие даты – 1776 [99] и 1861 [100] годы – это заслуга всех настоящих американцев, и сейчас я призываю вас послужить своей стране!»

На этот раз в банкетном зале как будто произошло извержение вулкана. «В тот вечер архитекторы уходили с банкета, словно солдаты единого воинского подразделения», – рассказывал Бернэм.

Однако объединение всех сил в боевые порядки было делом жителей Чикаго. На следующий день в доме Рута Гарриет Монро, встретив пришедших в гости архитекторов с востока, буквально отшатнулась от них. «Разговаривая с ними, я была поражена тем, насколько вялыми и апатичными они выглядели, – вспоминала она. – Вряд ли можно было рассчитывать на то, что постройка столь огромных и в то же время столь недорогих зданий вызовет восхищение: однообразно ровные площадки, выделенные под строительство в Чикаго, практически не позволяли использовать эффективные приемы группирования объектов; времени на подготовку и строительство было очень мало: эти и другие отрицательные моменты в основном и создавали у архитекторов ощущение того, что власть проявляет к выставке полное безразличие».

После чаепития Рут провожал гостей к их экипажам. Было темно и очень холодно. Вдоль Астор-плейс дул резкий ветер. Позже, вспоминая события, участники придавали большое значение тому факту, что Рут вышел на пронизывающий ночной холод в одном вечернем костюме, даже не набросив на плечи пальто.

После многих лет, потраченных на переезды из одного города в другой, на переходы с одной работы на другую, некий молодой ювелир по имени Ицилиус Коннер – он предпочитал, чтобы его звали Нед, – переехал в Чикаго со своей женой Джулией и их восьмилетней дочерью Перл и быстро понял, что Чикаго – это поистине город, где тебя на каждом шагу подстерегает удача. В начале 1891 года Нед уже работал управляющим ювелирного отдела, который располагался вдоль одной из стен в успешно работающей аптеке в южном районе города, на пересечении Тридцать шестой улицы и бульвара Уоллес. Впервые за всю взрослую жизнь Неда будущее сулило ему надежду на удачу.

Владелец этой аптеки, несмотря на свою молодость, был удачливым и предприимчивым человеком, истинным сыном века, и казалось, нацелился на еще больший успех, поскольку Всемирная Колумбова выставка должна была быть построена вблизи его дома, на расстоянии короткой поездки на омнибусе, в конце Тридцать шестой улицы. Ходили слухи, что прокладываемая сейчас дорога, которой даже придумали название «Аллея Л» (поскольку сооружаемая для нее эстакада будет иметь опоры в форме этой буквы, поставленной вверх ногами), протянется дальше на восток вдоль Тридцать шестой улицы до самого Джексон-парка и послужит еще одной транспортной магистралью для доставки будущих посетителей на выставку. Уже сейчас плотность движения на этой улице, казалось, достигла максимума, поскольку каждый день сотни горожан ездили на своих экипажах в парк, чтобы посмотреть на выбранное для выставки место. Но смотреть было пока практически не на что. Нед и Джулия считали парк безобразным, пустынным местом, где кроме куч песка и полувысохших дубов ничего не было, а вот Перл с увлечением пыталась ловить головастиков в лужах со стоячей водой. То, что на этой земле может возникнуть нечто удивительное, казалось невероятным, хотя Нед, как и большинство новых переселенцев в Чикаго, был готов признать, что этот город был совсем не похож на все места, где ему пришлось побывать прежде. Если какой-либо город и мог извлечь для себя выгоду за счет детально продуманного и широко распространяемого хвастовства, то таким городом был именно Чикаго. Новый работодатель Неда, доктор Г. Г. Холмс, казался превосходным воплощением того, что все называли «чикагским духом». Быть таким молодым и уже владеть зданием, протянувшимся на целый квартал, – подобное было невозможно ни в одном из мест, где Неду довелось жить прежде. А здесь это казалось совершенно обычным делом.