Во время короткой остановки, за два часа до прибытия в Чикаго Маккин получил телеграмму о внезапной смерти своей матери, Сары Маккин, семидесяти восьми лет. Мать и сын были очень близкими друг другу людьми. Маккин покинул своих попутчиков и сел в поезд, идущий в обратном направлении.

Архитекторы прибыли в Чикаго поздним вечером в пятницу, 9 января, и на дилижансе доехали до отеля «Веллингтон», в котором Бернэм забронировал для них номера. Там к ним присоединился и Ван Брант, прибывший из Канзас-Сити. На следующее утро их ждали экипажи, которые повезли их в южную часть города в Джексон-парк. Рута с ними не было: он должен был в тот день вернуться из Атланты.

Поездка до парка заняла около часа. «Это был один из холодных зимних дней, – вспоминал Бернэм. – Небо заволокли тучи, а по озеру гуляли волны с гребешками пены».

Приехав в парк и выйдя из экипажей, архитекторы сразу оказались на морозном воздухе, в котором был отчетливо виден пар от их дыхания. Ветер поднимал в воздух тучи песчинок, коловших щеки, заставляя людей закрывать ладонями глаза. Они побрели, спотыкаясь о мерзлую землю. Хант, страдавший от подагры, морщился от боли и сыпал проклятиями; он, похоже, не верил тому, что слышал раньше. Олмстед с воспаленными деснами, измученный после бессонной ночи, хромал по причине давней травмы, полученной при аварии экипажа.

Они подошли к озеру, вода у берега была серой, но по мере удаления от него становилась все темнее и темнее, образовывая у линии горизонта черную ленту. Только морозный румянец на щеках мужчин и голубые глаза Бернэма и Олмстеда вносили хоть какое-то цветовое разнообразие в картину.

Олмстед наблюдал за реакцией архитекторов, время от времени встречаясь глазами то с тем, то с другим.

Архитекторы были потрясены… «Они пристально смотрели на окружающий ландшафт, – рассказывал Бернэм, – с чувством, близким к отчаянию».

Джексон-парк представлял собой квадратную милю заброшенной земли, по большей части лишенной древесной растительности, если не считать нескольких групп тесно стоящих друг к другу различного вида дубков – крупноплодного, болотного, красильного и шарлахового, – возвышающихся над спутанными низкорослыми и старыми зарослями дикой сливы и ивы. Доступная глазу часть этого земельного участка была по большей части занята песком, на котором кое-где виднелись кочки, покрытые водорослями или поросшие полевыми травами. Кто-то из писателей назвал этот парк «далеким и мерзким»; а его собрат – «песчаным обсевком заброшенной и пустынной земли». Ландшафт выглядел безобразным и отталкивающим, согласиться на него можно было лишь в том случае, если, кроме него, на земле ничего больше не было бы. Сам Олмстед так отозвался о Джексон-парке: «Если бы кто-то попытался найти самое непригодное место для парка в пределах городской черты, Джексон-парк был бы самой лучшей кандидатурой».

Фактически же этот земельный участок был даже хуже, чем казался на первый взгляд. Многие из росших на нем дубов погибли. Но в зимнее время тяжело отличить живое дерево от мертвого. Корневая система других дубов была сильно повреждена. Разведочное бурение показало, что земельный покров в парке состоит из верхнего слоя черной почвы глубиной примерно один фут, под которым находится слой песка глубиной два фута, а затем снова слой песка глубиной одиннадцать футов, но настолько сильно пропитанного водой, что, по словам Бернэма, «этот слой практически представлял собой плывун, в связи с чем это название употреблялось часто». Представители Чикаго знали, какие проблемы таит в себе такая почва; архитекторам, приехавшим из Нью-Йорка и привыкшим к твердым грунтам, эти проблемы не были знакомы.

Самым серьезным дефектом парка, по крайней мере на взгляд Олмстеда, принимавшего в расчет перспективу, было то, что береговая линия подвергалась более чем серьезным изменениям в течение года – в зависимости от изменения уровня воды в озере, который иногда достигал четырех футов. Такие колебания значительно усложнят озеленение берегов и намывных территорий. Если уровень воды в озере опустится, посетители выставки будут лицезреть непривлекательное оголившееся дно. Если уровень воды в озере поднимется слишком высоко, вода устремится на берег и погубит зеленые насаждения.

Архитекторы снова залезли в свои экипажи и по ухабистым парковым дорогам поехали к озеру со скоростью погребального кортежа и с таким настроением, будто и впрямь ехали на похороны. Бернэм писал: «Смешанное чувство подавленности и безнадежности буквально придавило тех, кто тогда впервые осознал масштабы и объемы работ по обсуждаемому предприятию и оценил неумолимо-суровые временные рамки выполнения работы… Через двадцать один месяц наступит день, в который, в соответствии с законом, принятым Конгрессом, должна состояться передача участка под строительство, и через короткий промежуток времени – двадцать семь с половиной месяцев – а именно 1 мая 1893 года, все строительные работы должны быть завершены, ландшафт приведен в окончательный вид, и выставочные экспонаты установлены».

Доехав до берега озера, архитекторы снова вылезли из экипажей. Пибоди из Бостона взошел на пирс. Повернувшись к Бернэму, он спросил: «Так вы хотите сказать, что намерены открыть здесь выставку в девяносто третьем году?»

«Да, – ответил Бернэм. – Мы намерены это сделать».

«Это невозможно», – сказал Пибоди.

Бернэм посмотрел на него. «Это уже решено», – ответил он.

Но даже он еще не осознал, да и не мог осознать того, что ему предстояло в будущем.

* * *

Рут вернулся в Чикаго как раз в то время, когда архитекторы были в Джексон-парке. В тот день ему исполнился сорок один год. Прямо с вокзала он пошел в «Рукери». «Он вошел в офис с веселым видом и шутками, – рассказывала Гарриет Монро, – и в тот же день получил заказ на строительство большого промышленного здания».

Но чертежник Пол Старрет, встретившийся с Рутом во второй половине дня в лифте, вспоминал, что Рут «выглядел больным». От его веселого настроения не осталось и следа. Он снова пожаловался на усталость.

* * *

Архитекторы вернулись из поездки обескураженными и в подавленном настроении. Они вновь собрались в библиотеке фирмы, где к ним присоединился внезапно оживший Рут. Он был вежливым, обходительным, много и беззлобно шутил. Бернэм был твердо уверен в том, что если кто-либо сможет повлиять на этих людей, заставить их отнестись к делу с желанием и даже со страстью, то этим человеком может быть только Рут. Рут пригласил всех приехавших в Чикаго архитекторов к себе на ужин и чаепитие на следующий день, в воскресенье, а затем поспешил домой, на Астор-плейс, чтобы увидеться, наконец, с детьми и женой Дорой, которая, по словам Гарриет Монро, лежала в постели «больная, почти умирающая» после недавнего выкидыша.

Рут рассказал Доре о своей хронической усталости и предложил нынешним летом обязательно исчезнуть из города, чтобы подольше отдохнуть. Последние месяцы были полны забот и волнений, приходилось много работать по ночам и часто выезжать на объекты. Он переутомился. Последняя поездка на юг никак не облегчила его душевное и телесное состояние. Он не мог дождаться 15 января, когда в конце недели архитекторы проведут заключительное совещание и разъедутся по домам.