Под кроватью ничего не было и быть не могло – она сама проверяла несколько раз. И точно проверяли сотрудники полиции, когда обыскивали квартиру.

И все же Марина вернулась в Анину комнату и заглянула под кровать. Ничего там не было, только два ящика с бельем. Она выдвинула их по очереди, долго рылась в наволочках и простынях. Наволочки и простыни пахли так, как всегда пахнет залежавшаяся ткань, – немного пылью, немного гнилью.

Марина легла рядом с ящиками. Глаза слезились от пыли, но она все равно разглядела что-то блестящее у стены под кроватью. Кончики пальцев царапнули совсем рядом, мазнули по полу, но дотянуться не получилось, и Марина скользнула под кровать на спине. Блестящая штучка оказалась крохотным елочным шариком. Марина сжала его в кулаке и замерла, глядя наверх, где прямо над ее лицом сквозь тонкую ткань белого чехла просвечивал большой неровный шов, сделанный темными толстыми нитками.

Возвращаясь на кухню за ножницами, она поскользнулась. Узкий коридор кренился, как палуба корабля, и ей удалось взять ножницы со стола только с третьей попытки.

Зажав ножницы в правой руке (в левой она продолжала зачем-то сжимать шарик), Марина снова забралась под кровать. Она вспорола сначала чехол, в чем не было никакой нужды, а уже потом – шов, чувствуя пальцами что-то плотное за ним.

Это оказалась толстая тетрадка в твердой обложке. Что было изображено на обложке, стало теперь невозможно разобрать, потому что вся она была заклеена стикерами, наклейками, разрисована спиралями и полосочками.

Ей стоило позвонить в полицию или, может быть, лично Анатолию Ивановичу, но вместо этого Марина написала на работу, что не придет. Никто не увидит ее сообщение так рано – и это к лучшему. Подумав, Марина закрыла ноутбук, а потом перевела мобильный в авиарежим. В комнате как будто посвежело.

Еще недавно ей казалось, что стоит закрыть глаза всего на минутку, и она уснет, но теперь, сидя на полу с дневником Ани в руках, она не чувствовала и следа усталости. Марина вернулась на кухню и сварила кофе – она точно уже пила кофе сегодня, но не могла вспомнить, сколько раз. Мучительно хотелось курить, но на кухне нашлась только пустая смятая пачка. Марина выбросила ее в ведро и приоткрыла форточку, впуская в кухню свежий воздух.

А потом она села на стул поближе к окну, подвинула к себе чашку и открыла Анин дневник.

«…Как будто кто-то раздавил каблуком скорлупку ореха. Голубь затих, как будто кто-то разом выключил в нем завод. Крылья бессильно опали. Крови не было видно.

Я не знаю зачем, зачем-то я наступила на камень ногой, с усилием нажала.

Я как будто боялась, что голубь оживет, забьет крыльями.

Мир молчал.

Конечно, ничего не произошло.

Когда я пришла домой, оказалось, что мама правда опоздала. Мы столкнулись в дверях. И она сказала:

– Аня, ну сколько можно? Мне опять звонили из школы? Ты что, издеваешься?

Я смотрела на нее. Смотрела.

Я же смотрела на нее.

7 октября

Утро. Невозможно не хотеть идти в школу сильнее, чем сегодня не хочу этого я. Чувствую бессилие и злость.

Я трачу там время ради того, чтобы ей было спокойнее, чтобы она знала, где я и с кем.

Сегодня придется идти – у нее, кажется, испортилось настроение, и теперь ее раздражает, что я дома, хотя сама она ушла на работу. Сегодня чуть раньше меня – у меня есть еще двадцать минут тишины и покоя, и я сижу и пишу дневник и – как бы это ни звучало (хорошо, что никто все равно не узнает) – собираюсь несколько минут полежать под кроватью и только потом уйти».

На этом записи обрывались. Несколько листков после них были вырваны – и их не было ни в тетради, ни под чехлом матраса.

Марина закрыла тетрадь. За окном было светло, но не для нее. Она снова легла на пол, забралась под кровать и лежала так, глядя вверх, на торчащие нитки Аниного тайника.

Разумеется, ничего не произошло. Она чувствовала твердость досок пола и думала: так же лежала моя дочь. Лежала, слушала песни китов и думала о том, что не нужна никому в целом свете. Хотела пойти ко мне и поговорить, но боялась, что я отвечу: «Мне бы твои проблемы». Я бы и вправду ответила именно так? Неужели я и вправду отвечала именно так?

Да. Я, кажется, никогда не узнаю, что с ней случилось. Может быть, стоит признать, что я действительно никогда этого не узнаю, но одно я знаю точно: так же, как я сейчас, она лежала, чувствовала твердость досок пола и вдыхала пыль.

Пыль здесь похожа на мягких невесомых кроликов, которые катаются, почти летают, у ножек кровати и сбиваются в стайки у стены. Марина услышала шуршание. Кролики переговаривались, пытались понять, что она забыла в их маленьком затхлом царстве и почему заменила собой Аню. Аню, которая постепенно сходила с ума в их компании, а потом…

Марина закрыла глаза и почувствовала, как слеза, щекоча щеку, катится вниз – противной, мокрой стала шея. Потом щекотно стало не только шее – Марина почувствовала, как затрепетала обнаженная кожа рук. Под спиной стало влажно, как будто она угодила в море слез. Запахло лесом. Затхлости не стало. Теперь мир стал пряным, и терпким, и свежим, и зеленым. Воздух стал теплее. Она почувствовала, как дует по ногам, и медленно открыла глаза.

Над головой было черное беззвездное небо, но долгую минуту она верила, что видит над собой кровать. Марина даже прищурилась, надеясь, что из темноты вот-вот проступят тонкие планки, поддерживающие матрас.

Небо осталось небом.

Марина осторожно провела рукой рядом с собой. Сомнений быть не могло – она лежала в траве, короткой, колючей, какая растет на газонах.

Трава была темно-зеленой, почти черной, и кое-где звездами в непроглядной темени мерцали фиолетовые цветы, от лепестков которых исходило неяркое сияние.

Марина почувствовала, что тонкая ткань пижамы совсем промокла, и села на колени.

Она оказалась посреди огромного поля, целиком покрытого одинаково короткой колючей травой, острой на кончиках. На абсолютной черноте над ней не было ни звезд, ни луны, которая – и это была очень странная мысль – напрашивалась на этом неестественно непроглядном небе, похожем на тяжелый театральный занавес. Свет исходил только от фиолетовых цветочков, но его было достаточно, чтобы различить строй стволов вдалеке. Казалось, до леса идти не меньше получаса, и даже издалека он производил впечатление чего-то странного, неестественного. Верхушки деревьев терялись где-то в небе, а корней не было видно. По земле на границе между полем и лесом низко стлался белый густой туман. Марина заметила, что он особенно сгущен именно там, куда она смотрит. Чтобы проверить свою догадку, она медленно перевела взгляд в дальний угол леса, и в тот же миг по поверхности тумана прошла рябь, как будто кто-то маленький и стремительный заметался в нем, чтобы не допустить вторжения на свою территорию. Мгла клубилась так, как будто целенаправленно мешала ей увидеть что-то.