– Ах, это вы… Простите. Представьте, забыл, что вы тоже здесь. Привык, что я здесь один.

– Один?.. – Марина запнулась, нервно потерла ладони одну о другую. – Подождите, в смысле, вообще один? Тут, кроме нас, никого?..

– О нет. – Он качнул головой. – Страна сна густо населена… Скоро вы сами убедитесь. Но я предпочитаю одиночество. Моя жизнь здесь – если это можно назвать жизнью – проходит в ожидании, а ждать лучше всего одному.

Продолжая говорить, они снова пошли в глубь леса, но Марина заметила, что в закрученных ветвях начинают появляться просветы – теплые, рыжевато-кирпичные, как свет от живого огня.

– Вы спрашивали про одежду, думаю, можно будет попробовать найти что-то для вас. Думаю, там же вы узнаете, куда двигаться дальше. Многие приходят на Ночь матерей. Берег не бывает пустым – никогда.

– «Никогда»?.. То есть… Вы здесь давно, так?

Провожатый пожал плечами:

– Время здесь текуче. Я не знаю, что означает ваше «давно», как и не знаю, что это значит здесь. Для меня слово «давно» давно потеряло смысл. – Он негромко рассмеялся. – Хотя вначале я вел счет времени. Сразу после того, как… – Он запнулся и умолк.

– После того как… – осторожно подсказала Марина, и он вознаградил ее взглядом, полным возмущения. Она вдруг почувствовала себя так, как будто, сама того не зная, допустила чудовищную бестактность.

– После того как умер, разумеется, – пробормотал он. – Иначе с чего бы я счел это место загробным миром? Я помню, как умер, совершенно отчетливо. Помню эти отвратительные беленые стены в больнице Балтимора, потек на стене. – Он замедлил шаг, чтобы смахнуть с манжеты крохотного зеленого светлячка.

Да, светлячка. Марина наконец вспомнила. Зеленые светящиеся червячки, как те, каких Аня ребенком ловила на даче, на которую они ездили несколько лет подряд.

– …Помню поджатые губы сестры милосердия, склонившейся надо мной… Помню, как кто-то, чьего лица я не видел, спрашивает: «Кто такой Рейнольдс? Кто такой Рейнольдс?» Помню, как вспоминаю Вирджинию, точнее… Стараюсь вспоминать. Этот голос, и этот потек на стене, знаете… Они сбивали с толку. Очертаниями этот потек напоминал какую-то птицу, и я все смотрел на него и думал: вот так это и случится? В этой дыре, с мыслями о том, что пятно на стене похоже на птицу?.. И я пытался думать о Вирджинии, чтобы во всем этом появилось хоть что-то прекрасное, что-то высокое, но я не мог, а потом… Темнота. Мрак. Он наползал из углов, со всех сторон, он был все ближе и ближе, и я ничего не мог сделать, и я… И я появился здесь.

Мох, казалось, стал более влажным, зачавкал под ногами, но зато начал теплеть. Заунывный вой за спиной наконец стих.

– Мне… Жаль, – неловко пробормотала Марина. Она понятия не имела, что еще можно сказать в ответ на такое. – А кто такой Рейнольдс? – робко спросила она, чтобы хоть что-то добавить.

Шедший рядом с ней только вздохнул:

– Увы… Я пытался вспомнить тогда, пытался сейчас… Не помню.

Лес закончился резко, миновав положенную любому порядочному лесу стадию подлеска. Без единого перехода он прервался, и, сделав еще шаг в чащу, Марина вдруг сразу оказалась на морском берегу.

Берег был покрыт крупной галькой одинакового размера, серой, формой напоминающей яйца. Марина сделала неуверенный шаг вперед и поняла, что по большей части это они и есть. Сразу несколько камушков неподалеку треснули, и что-то маленькое и влажное закопошилось внутри скорлупок, освобождаясь от плена. От следующего шага ничего не случилось: как будто теперь пляж был предупрежден о вторжении. Теперь яйца-камни были спокойны. От тех, что треснули, торопливо двинулись в сторону моря крохотные черепашата.

Они не успели проползти и пары метров, хотя двигались удивительно быстро для существ, только что появившихся на свет. Сверху, как по команде, спланировали крупные черные птицы, подхватили черепашат и унесли.

– Не расстраивайтесь, – сказал спутник, перехватив ее взгляд, – что они не доползли до воды. Они никогда не доползают.

Волны бились о берег, шуршали галькой где-то в отдалении. В темноте угадывалась близость моря, но, казалось, идти до кромки воды еще сотни метров. Марина сделала еще шаг и вдруг различила костры на берегу – десятки костров – и удивилась, что не увидела их сразу. Именно костры посылали теплые блики в чащу, и рядом с ними виднелись смутные фигуры разных размеров и форм. Подул ветер, пахнущий водорослями и солью, и донес звуки музыки. Кто-то играл на струнном инструменте, не знакомом Марине. На гитару было не похоже.

– Арфа… – мечтательно произнес ее спутник. – Вирджиния тоже играла на арфе. Может быть, подойдем ближе? Конечно, вряд ли она… Но все же подойдем, – на этот раз он не спрашивал, а утверждал, и Марина покорно последовала за ним.

Идти по гальке было так больно, что она почти окончательно поверила, что происходящее – не сон. Впрочем, и на загробный мир в ее представлении похоже все это не было. Теорию ее проводника опровергал каждый новый шаг.

Чем ближе к морю они подходили, тем больше начинала видеть Марина, и дело было не в свете костров. Это было как рассматривать гравюру со множеством мелких подробностей, глядя на которую с каждым мигом видишь все больше и больше.

Так постепенно Марина увидела, что в отдалении от костров лепятся друг к другу маленькие темные хижины, а у каждого из костров особенно выделяются силуэты чего-то, похожего на большие темные валуны. Вокруг каждого валуна толпились фигуры поменьше. Некоторые танцевали неподалеку. Некоторые играли на арфах. Искры летели вверх легкими пылающими мотыльками. Наверху они не гасли, а продолжали лениво кружить в хороводе со звездами, и невозможно было понять, где что. Луны снова не было видно – она то ли скрылась за облаком, то ли сочла, что ее присутствие на небосводе больше не уместно.

– Ночь матерей проходит здесь четырежды в год, – сказал ее проводник, направляясь к кострам. – Местные верят, что ритуалы защищают от беды рыбаков и охотников. А они все – рыбаки и охотники, живущие на границе между морем и лесом.

– В лесу было так тихо, – нерешительно произнесла Марина, пытаясь вспомнить, действительно ли звери и птицы в настоящих, обычных лесах так уж сильно выдавали ей свое присутствие?

– Разумеется… Ведь сейчас там туман, – рассеянно отозвался он. – А теперь еще и волки. Как вас зовут? – Он спросил об этом без малейшего перехода, и Марина замешкалась, как будто собственное имя в этом странном месте от нее ускользало.

– Марина.

– Очень приятно, Марина. Меня зовут Эдгар. Я рад встрече с вами. Я уже так долго жду здесь один, и здесь так… Одиноко. Везде – даже рядом с другими. Вы на них не похожи.

Он взял ее за руку и, кажется, мгновение колебался, прежде чем коснуться ледяными губами. Она вздрогнула, почувствовав это прикосновение, и его слова о загробном бытии вдруг перестали казаться абсурдными. И имя «Эдгар» всколыхнуло в ней что-то – стало казаться, что она где-то видела его раньше.