Я была так наивна, что не думала, что будет дальше. Я думала, что самым сложным будет помочь приемным малышам справиться с их травмами, и даже не догадывалась, что сами мы будем находиться под прицелом из-за того, что попали в этот мир. Я знала – все мы знали, – что мы невиновны и все подозрения ложные. Но расследование показало, что доказательства «неубедительны». Мы не «невиновны», потому что как они могут доказать нашу невиновность, если их единственные свидетели – это дети, которые еще слишком малы? Это система, где ты виновен, пока доказательства не покажутся достаточно убедительными.

В то время многие спрашивали меня: почему я так похудела? Они хотели узнать, на какой диете я сижу, чтобы тоже ею воспользоваться. Но это была не диета, а серьезное расследование, которое длилось несколько недель. Представители органов опеки сидели у нас в гостиной и задавали вопросы, были ли мы когда-нибудь настолько злы, что толкали детей?

Вы уверены, миссис Холлис? Возможно, были моменты, когда вы не контролировали себя?

У меня пропал аппетит. Я не могла заснуть, не приняв снотворного.

И все это происходило, когда у нас появились новорожденные близнецы.

И вдруг в разгар этого кошмара мы обнаружили, что девочек нельзя удочерить. Их биологический отец хотел их вернуть. Оказалось, что он не собирался с ними расставаться, но нам об этом не сообщили. Им нужна была всего лишь патронажная семья на некоторое время. На наше возмущение мы получили ответ от социального работника, что их можно будет удочерить когда-нибудь, если их отец самоустранится.

Эти объяснения были отвратительными, но, честно говоря, я даже не могла обвинять ее.

Я не могу себе представить, сколько анкет детей прошло через ее руки за одну неделю. Не представляю, для скольких детей она отчаянно пыталась найти дом. Поэтому если близняшки оказались в патронажной программе и она не могла найти им места (позже мы узнали, почему это произошло), то неужели она пройдет мимо семьи, у которой есть разрешение на усыновление сразу двоих? Вы говорите, что их бросили, но забываете упомянуть, что существует биологический отец, ведь в ином случае малышей никто не возьмет.

Возможно. И именно это случилось с нами.

Я пыталась осознать случившееся.

Нам позвонили насчет близняшек после четырех лет ожидания. Этот звонок был словно ответом на наши молитвы. Но вскоре жизнь стала напоминать ночной кошмар.

Когда их забрали, я чувствовала себя обманутой. Будто меня обворовали. Я была опустошена до мозга костей. Но мне важно донести до вас, что это мы приняли решение их отдать. Честность – это не то, что всегда сопровождает такие процессы, поэтому я хочу заявить: мы могли бы оставить их. Мы могли бы подписать бумаги, позволяющие им остаться у нас на 9, 12 или 18 месяцев по патронажной программе, и суд назначил бы 2-часовые посещения их биологического отца три раза в неделю. И возможно, потом нам разрешили бы их удочерить.

Но мы не могли пойти на это.

Или, правильнее сказать, у нас не было права. Мы могли бы это сделать… но мое сердце было разбито, и я больше не верила в эту систему.

Я боролась сама с собой. Каждый день в течение нескольких недель я боролась с собой и пыталась найти решение. Может, мы… а что, если они… может, отец…

И еще я боролась с Богом.

С ним – больше всего.

Для чего это было нужно? Почему мы оказались в такой ситуации? Чем мы такое заслужили? Что насчет девочек? Тех, которым я дала имя и с кем я часами ходила по комнате, влюбляясь в них все больше? Аттикус с ее большими яркими глазами и Эллиотт, которая была чуть меньше и требовала больше заботы… Боже, что с ними будет?

Я плакала.

Я плакала столько, что мои глаза никогда не были сухими. Плакала, когда держала их на руках. Когда колебалась и понимала, что мне не стоит привязываться к тем, кто уйдет из моей жизни. Плакала, когда видела молодых мам в инстаграме… Всего несколько недель я думала, что я с ними заодно.

После всего, что случилось, мы с Дейвом чувствовали себя потерянными. Разве кто-нибудь мог понять, через что нам пришлось пройти? Поверят ли нам, если мы скажем, что нас обвиняют в том, что для нашей семьи вообще кажется нереальным? Разве кто-нибудь может понять, что мы чувствовали, когда узнали, что кто-то нас ненавидит настолько, чтобы превратить нашу жизнь в кошмар? А может, те, кто прочитает эту историю, покачают головой и скажут: «Ты должна была быть к этому готова, когда подписывалась под патронажной программой».

Полное безумие! И оно не заканчивается. Даже когда у нас забрали близнецов, проверки продолжались. Ведь нас оценивали не только как приемных родителей, но и как родителей вообще – они выясняли, можно ли нам доверить наших собственных детей. Мы показали наш дом, медицинские карты, школьные документы, дали контакты наших коллег и друзей, которые могли дать нам характеристики, – и, конечно же, ложный звонок не нашел подтверждения.

И все же это было ужасно. Это было мерзко и травматично, как будто мы подверглись насилию. Насилию, которое длилось неделями и изуродовало нам жизнь.

Я боялась рассказывать эту историю. Я колебалась, стоит ли об этом говорить, потому что считаю, что дети тоже должны иметь адвокатов. Но я думаю, что если бы мы лучше были подготовлены к реальности – к тому, что подобные анонимные звонки весьма частое явление, что тебе могут дать неточную информацию о детях, – то мы бы лучше понимали, насколько это может быть больно.

Возможно, я бы сама лучше подготовилась. А может, я просто принимаю желаемое за действительность. Возможно – это слово преследовало меня повсюду. Но в какой-то момент мы остановились и подумали: а должны ли мы и дальше пробовать?

Моя интуиция говорила: стопроцентно нет.

Международные программы по усыновлению и патронажные программы нам не подошли, единственным шансом оставалось независимое усыновление. Дейв с самого начала был за этот вариант, и только я предпочитала международные или патронажные программы. Но тогда он предложил мне снова вернуться к этому вопросу, и я должна была быстро принять решение.

Самое сложное в вопросе усыновления – это ожидание и бесконечная рутина. Визиты работников соцслужб, анализы, сотни страниц форм для заполнения… Это занимает определенное время, и, к сожалению, документы нельзя передать из одного агентства в другое – поэтому нам пришлось начать все сначала. Мы ничего не знали об этом новом мире. Должны ли мы обратиться в местное агентство? Нужен ли нам адвокат? Все это казалось таким пугающим, особенно учитывая, через что мы прошли.

Я не могу передать, как поддерживал меня муж в тот момент. Если вы поговорите с парами, которые занимались усыновлением, то узнаете, что в большинстве случаев инициатива шла от жены. Мужчины поначалу противятся этой идее. Конечно, из правила существуют исключения, но чаще всего подобную тему поднимает женщины. Я была той, кто настаивал на международном усыновлении, а потом на патронажной программе. После всего, что с нами произошло, я чувствовала себя измученной и потеряла всякую надежду, но Дейв придал мне сил. Я запомню тот разговор на всю оставшуюся жизнь. Я плакала на заднем дворе, где дети не могли меня услышать, а он отстаивал нашу мечту о будущей дочери.