Она это знала. Я тоже. Я тоже хорошо это знал. Она звонила мне, чтобы спросить, что ей делать. Она хотела поехать за ним. По-моему, это была неудачная идея. Ему надо просто проветриться, сказал я, отпусти его, он вернется. Она спросила: В каком состоянии?

Я правильно оценивал риск, как и она. Но я также знал о тоске Симона, о его подобии жизни, подобии бытия, о мертвой душе, которую он тащил за собой. Она тоже, полагаю, но для нее это было не так, это был ее муж, она занималась им, заботилась о нем, тогда как я воспринимал все это иначе, я думал о музыканте, о художнике, я думал как художник, как человек искусства, короче, думал о приоритете искусства, а все остальное было неважно. Искусство с риском для жизни, кто думает так сегодня?

Послушай, сказал ей я, если ты действительно не можешь вот так сидеть и ждать его, поезжай за ним, увидишь сама, по крайней мере, ты увидишь его и будешь спокойна.

Лучше бы я промолчал. Вероятно, она была бы еще жива. Я говорю это, но нет, я зря себя извожу, она поехала бы в любом случае. Она любила Симона, как только может любить лишь женщина. Нам этого не понять.

Я рассказал об этом Симону. Он заплакал. Я сказал себе, ну и дурак же ты, ты действительно дурак. Я говорил это о себе, а не о Симоне, хотя мне случалось думать, что и он вел себя по-дурацки. Сразу же после смерти Сюзанны он приехал ко мне в деревню. И рассказал о своей эскападе.

9

После этого они пошли к своему столику, под взглядами мужчин и женщин, взглядами самыми различными, восхищенными, завистливыми, благодарными, зачарованными, и, по поданному Дебби знаку, быстрому жесту, бармен снова принес водку.

Билл занял свое место за роялем. Атмосфера разрядилась. Вместе со Скоттом и Полом он погнал фа-минорный блюз, который все знали. Все запели.

Дебби запела со всеми, затем перестала, как-то странно посмотрела на Симона и заговорила. Жаль, что вы женаты, сказала она, вы могли бы остаться, мы могли бы работать вместе, мы понимаем друг друга, я вам нравлюсь, вы мне нравитесь, как все глупо.

Как есть, сказал Симон, я не могу.

Чтобы расслабиться после двух-трех скорее энергичных вещей, Билл заиграл симпатичную ритурнель «That’s All».

Едва тема была заявлена, Дебби вскочила, как захмелевшая девчонка, и закричала: О, вот эту я люблю, я ее люблю, я хочу ее спеть, затем, посмотрев на Симона с умоляющим видом, спросила: Я могу? Конечно, ответил он.

Она была очень соблазнительна. Я понимаю, почему Симон не удержался. Не так чтобы исключительно красивая, но, признаюсь, за всю свою жизнь я никогда не встречал столь очаровательной женщины. Бывало, я даже завидовал Симону. Глядя, как она поет, сказал он мне, я понял, что пропал, я подумал: Я наверняка сдамся, еще поборюсь немного и дам себе волю ее любить.

Улыбающаяся Дебби поклонилась, как дебютантка на уроке танцев. Симон, в отличие от остальных, не хлопал. Он смотрел на Дебби. И когда она возвращалась к нему, ему в голову пришла глупая, идиотская, нелепая мысль: Она моя, а затем мысль еще более идиотская, более невразумительная: Она изначально моя. Он был пьян. А значит, проницателен. Пьяными мы очень ясно видим внутри себя.

Мне хорошо, сказала она, усевшись напротив него. Не напротив него, а рядом с ним, она придвинулась к нему. Похоже, она действительно чувствовала себя отлично. На ее отличное самочувствие было приятно смотреть.

Ах, мне так хорошо, сказала она, что это меня даже гнетет, сжимает мне сердце, я задыхаюсь, так мне хочется вас поцеловать, а что, вот возьму-ка и поцелую. И, не спросив его мнения, нашла место для поцелуя, в верхней части щеки, плохо выбритой, даже вообще не бритой, в сонной испарине, возле скулы. Симон подыхал от жары. Уста, свежие губы Дебби на его щеке. Ему стало еще жарче. Сердце быстрее забилось, в страхе.

Мне нужно на воздух, сказал он, я задыхаюсь, я спекся, и потом, я пьян; может, поедем спать, а? Не дождавшись конца? спросила Дебби. Я уже не могу, ответил Симон. Они почти закончили, сказала Дебби, они останавливаются в два, затем я вас отвезу, привезу в гостиницу, если, конечно, вы еще раз не передумаете.

Четверть часа отделяла его от закрытия клуба. Полчаса от прохладной постели. Он расслабился, позволил своему телу уснуть, застыть, приткнув его к плечу Дебби, он также почувствовал, как ему хорошо, и, плывя с легкостью защищенного ребенка, вновь мысленно увидел инженера, Сюзанну на вокзальном перроне, резюме своего дня, этакую ежедневную небольшую смерть, а потом однажды видишь, как прокручивается вся жизнь, подумал он.

Дебби разбудила Симона, нежно приподняв его голову. До этого голова Симона нежно опустилась на плечо Дебби. Дебби дала ей спуститься в ложбину между плечом и шеей. Волосы Симона щекотали ей щеку.

Она прошептала ему, что пора идти. Все ушли. Усталая женщина ждала, чтобы закрыть. Симон спросил, не заснул ли он. Да, сказала Дебби. У него был вид просыпающегося ребенка. Сморщенного новорожденного. Дебби поцеловала его еще раз, затем помогла подняться. Пойдемте, сказала она.

Улица. Дверь клуба. Вывеска погасла. Резкая свежесть и влажность воздуха напомнили ему о море. Симон вспомнил, что находится у моря. Что море не спало. Что на берегу моря спал этот город. Что другие города спали без моря. Что Сюзанна спала на берегу Сены, в городе с железной башней, этаким маяком, который вертится, который присматривает, немного, за ней, особенно за отсутствующими, за возвращением отсутствующих, чтобы не дать им сорваться, прожектор на случай крушений, так хотя бы все видно.

Было бы хорошо, сказал он себе, шагая по шоссе, тротуар вызывал у него головокружение, Дебби тоже сошла с тротуара, она не хотела его отпускать, шел он неуверенно.

Было бы хорошо, сказал он себе, если бы она приехала сюда, то смогла бы насладиться морем, а по поводу ее матери, ну и пусть, пусть скажет ей, что я болен, впрочем, я действительно болен, разве нет, Дебби, ведь я болен? Съездим к ней в другой день.

Вот она, сказала Дебби. Она имела в виду машину. Я сейчас вам открою. Я могу вас отпустить? Вы можете стоять? Да-да, ответил Симон. Она разблокировала двери, затем помогла Симону устроиться.

Крошка ни в чем себе не отказывает, подумал он, раскинувшись внутри кабриолета. Эксплуатирует бедных музыкантов.