которые не приключались уже давно. Играть на рояле, пить алкоголь, спать в гостинице, быть на море, видеть его, быть любимым целой кучей людей вчера вечером, быть просто любимым, быть влюбленным и в это верить, короче, он шел на свидание.

Не забудь позвонить Сюзанне, сказал он себе, чтобы не чувствовать себя совсем уж счастливым, было бы жаль не почувствовать себя немного виноватым, но ничего, она ничего не узнает, подумал он немного трусливо, немного стыдливо, как раз, в меру, а погода стоит прекрасная, чего уж тут.

А ничего. Море отошло далеко. Ни малейшего дуновения ветра. Куча валяющегося молодняка вокруг будки проката. Симон, в цивильном костюме, прошел дальше, спрашивая себя, неужели этой молодежи больше нечего делать, как в гидрокостюмах, спущенных до пояса, ждать ветра, больше нечего делать, как ждать море. Затем, вспомнив, что в июне занятий уже нет, подумал об учебе своего сына. Не особенно доблестной, но в общем победоносной. Это хорошо, подумал он, ведь я сам с неба звезд не хватаю, зато его мать умна и отважна, как он. Не забудь позвонить ей, сказал он себе, а потом перестань думать, ты только все испортишь.

Бояться нечего. Море здесь. Оно здесь всегда. Можешь отсутствовать, даже очень долго, возвращаешься — оно здесь. Ты меня ждало? спрашивает он. Так иди же сюда, вместо того чтобы торчать там, вдалеке, в полном одиночестве. Глупое. Ты разве меня не видишь? Я здесь. Он удержался, чтобы не замахать руками, как в детстве, и не закричать: У-у! Море, я вернулся, я здесь.

Стоя на твердыне влажного песка, пиджак нараспашку, руки в карманах, глаза, да и все лицо под легким бризом, который наконец-то начал подниматься, Симон замер перед морем.

Сначала он с ним разговаривал. Он всегда так делал, когда вновь с ним встречался. Он обращался к нему на «ты». Это подстегивало эмоцию. Эмоция пришла, но не такая сильная, как ожидалось. Раньше, чем предполагалось, он устал на него смотреть. Вероятно, потому что далекое, мелкое. Вероятно, потому что старый, усталый. Он решил пройтись.

Направо, ведь так? Он перечитал бумажку. Спросил себя, там ли Дебби. Пришла ли она. Все еще там? Лучше бы не, сказал он себе. Где это? За третьим молом? Он перечитал бумажку, держа ее в руке, пошел, как исследователь, продвигающийся, сверяясь по карте, заметил первый мол. Было 11:20.

Далеко, подумал он. Укромный уголок, сказала она. Понятно почему. Мало кто решится туда дойти. Я-то — да, но я… Ладно. Короче. Он спрятал бумажку Дебби. Нащупал бумажку с расписанием. Вновь справился. Вновь посмотрел: 13:21.

Симон подумал; у меня впереди два часа. Больше, чем надо. Слишком мало и слишком много. Ничего не произойдет. Немного поговорим. Я позвоню Сюзанне. Закажу такси. Прыгну в поезд. Большое спасибо. Я провел прекрасный вечер.

За третьим молом он не нашел никого. Симон подумал, что ошибся. Пересчитал молы. Забравшись на самую высокую скалу. Прикрыв ладонью глаза. Сам поражаясь, что одолел столь внушительное расстояние. Эту длинную кривую ленту пены.

Свежий ветер с моря леденил легкую испарину, пробираясь под полы пиджака, вызывая странное зыбкое ощущение, между теплом и холодом, легкий озноб, легкий жар.

Симон спрятался за мол и, укрывшись от ветра, прямо под солнцем, снял пиджак, расстелил его на влажном песке и сел. Затем закатал рукава рубашки и, обхватив колени, принялся созерцать море. Не избежал пресловутого ощущения вечности. И логически следующего из него влечения к смерти. Кто-то ему закрыл глаза.

Две чьи-то прохладные ладони вопрошали, как он предпочитает умереть. Не ведая или изведав? Идиот предпочел изведать. Он вернул себе зрение и, удерживая, свел вокруг своей шеи ладони или, скорее, руки, руки под стать ладоням, тонкие и прохладные, затем потянул за них и на своей спине ощутил тело женщины, затем услышал ее голос.

У меня для вас кое-что есть, сказала Дебби. Да ну? отозвался Симон. Сидя, он снял туфли, носки, затем закатал брюки. Как хорошо, подумал он, как хорошо. Вот что я вам принесла, сказала Дебби.

Симон обернулся. Она стояла у него за спиной. Одной рукой держала открытую сумку, другой протягивала ему какой-то футляр. Симон, по-прежнему сидя, вывернул шею, чтобы увидеть то, что показывала Дебби. Он встал. Что это? спросил он. Солнце в глаза. Откройте, ответила Дебби, и увидите.

Взяв в руки футляр, уменьшенную модель футляра для тенор-саксофона, Симон тут же потерял к нему интерес, он смотрел на Дебби. Мне хочется вас поцеловать, сказал он. Она засмеялась. Женщин всегда забавляет эта детская манера объявлять свои желания. Когда она смеялась, были видны ее маленькие передние зубы. Она была очень мила. Я часто завидовал Симону.

Мне плевать на этот футляр и еще больше на то, что в нем, сказал он, чуть горячась, я хочу вас поцеловать. Ну и сделал бы это, вместо того чтобы спрашивать. Получить отказ всегда лучше, чем не попытаться. Не раньше, чем вы побреетесь, сказала Дебби. Ах, так вот это что, сказал Симон.

Он открыл футляр. Значит, бритва. Не стоило, сказал он, вы с ума сошли, ну зачем вы, да и к чему? И потом, что я буду делать с электробритвой на пляже? Она на батарейках, сказала Дебби. Ладно, достаточно препираться, брейтесь, а я пока намажусь кремом.

Крем значит кожа. Кожа для загорания значит кожа оголенная. Кожа оголенная значит снимание одежды. Бреясь, Симон не осмеливался смотреть. Мне надо позвонить Сюзанне, подумал он. Бритва жужжала. Совсем ничего не брила, зато жужжала.

Водя по первой щеке. Он все еще боролся с первой щекой. Симон спросил себя, стоит ли так стараться, орудуя этой штукой, которая совсем ничего не брила. Я добьюсь только того, подумал он, что раздеру себе всю щеку. Она отдала мне эту штукенцию, подумал он, эту фигню, которой бреет себе ноги. О господи, я не хотел бы, чтобы ее ноги кололись, да ну, что за мысль, она, должно быть, делает эпиляцию.

Ну, короче: старайся, старайся, говорил он себе, ведь, несмотря ни на что, в результате стараний все же что-то сбривалось. Скажите, сказал он, не глядя на то, как она раздевается, если у меня не получится выбриться этой штукой, вы меня все же поцелуете? Запах крема для загара. Он подумал, что может взглянуть.

12

Красивое синее платье без рукавов лежало расправленным на ровном темно-желтом песке. Красивая фраза. Возле него чуть более длинное белое полотенце, также гладко расстеленное на песке,