а на белом полотенце Дебби в черном купальнике. Не забудь позвонить Сюзанне, подумал Симон.

Кстати, сказала Дебби, я справилась по поводу расписания поездов. Я тоже, сказал Симон. Он продул решетку бритвы, положил ее в футляр, затем сел рядом с Дебби. Посмотрим, те же у вас поезда, что и у меня, сказала она, дайте мне сумку.

Дебби говорила на нашем языке с прелестным американским акцентом. До своей сумки она, бог знает почему, не могла дотянуться. Сумка подобная тем, с которыми раньше ходили в бассейн. Закрывалась сверху шнурком, продетым в позолоченные ушки. Симон передал ей сумку.

Дебби в ней покопалась, нашла то, что отметила, а еще очки; Симон предположил, что ей не столько, на сколько она выглядела.

Купальник прекрасно ей шел. Даже более того. Кажется, был сделан для нее. Даже более того. Был сделан не для нее, а на ней. Возможно, даже с ее кожей. Но поскольку это невозможно, то она, должно быть, родилась вот так, в черном купальнике.

При движении, которое она сделала, чтобы положить свою бассейную сумку, свой зашнурованный кавардак, Симон смог увидеть, что кожа морщинится складкой на бедре и складкой под мышкой. Дебби было явно не столько, на сколько она выглядела.

Следующий, сказала она, в тринадцать двадцать семь, а раз сейчас полдень, у нас остается приблизительно полтора часа. Вы уверены? спросил Симон. Он протянул руку и зашарил в кармане пиджака.

Нет, сказал он, держа в руке свою бумажку, вы ошибаетесь, следующий не в тринадцать двадцать семь, а в тринадцать двадцать одну. Тринадцать двадцать семь — это время прибытия предыдущего, который уже уехал.

Дебби и не думала мелочиться ради каких-то шести минут. О чем и сказала. А Симон подумал. Шесть минут, произнес он, это важно, поезда пропускают и из-за меньшего. Если бы я вас послушал, то опоздал бы на свой.

И потом? спросила Дебби. Потом, потом, сказал Симон. Это так серьезно? спросила Дебби. Серьезно, серьезно, нет, сказал Симон, но. Но, но, сказала Дебби. Да, да, сказал Симон. Ну да, сказала Дебби. М-да, сказал Симон. Ну да, повторила Дебби. М-да, повторил Симон. И каждый повторил это несколько раз, Дебби свое «ну да», Симон свое «м-да».

И поскольку это «ну да — м-да» оказалось драйвным, они сымпровизировали небольшой блюз. Дебби щелкала пальцами, скандируя свое «ну да». Симон отвечал ей своим «м-да». Симон рассказывал мне, что этаким манером они импровизировали по меньшей мере девяносто шесть тактов в си-бемоль. Затем оба, на последнем дыхании, расхохотались.

Хохот над одним и тем же побудил их взглянуть друг на друга. Взгляд друг на друга, хохочущих от одного и того же удовольствия, побудил их обняться. Потом, право, я как-то и не решаюсь.

Не решаюсь рассказать, что произошло потом. Спрашиваю себя, насколько рассказывать об этом обязательно. Отвечаю себе, что рассказывать о том, что относится к сексу, вообще не обязательно. Особенно я спрашиваю себя, как можно об этом рассказать непошло. Симон рассказал мне об этом непошло. Я даже сказал бы, целомудренно, со своей природной целомудренностью, в присущей ему манере быть целомудренным.

Мне хочется попробовать. Тем более что именно из-за этого Симон опять опоздал на свой поезд. Я сказал «опоздал», но нет, он на него не опоздал. На этот поезд он и не думал садиться. Из-за этого ему пришлось солгать Сюзанне. А из-за этой лжи Сюзанна поехала за ним и погибла.

Когда Симон рассказал мне эту любовную сцену, я нашел ее очаровательной, стареющие мужчина и женщина, которые, вероятно, уже никогда не испытают чувство такого рода, такое сильное, такое красивое в своей взрывчатости.

Короче, вот уже час я спрашиваю себя, как за это взяться. Так вот, я сделаю так, как делаю обычно, когда оказываюсь в затруднительном положении, — начну, но не с начала и ни с конца, а с первого попавшегося места.

Симон вздумал постирать брюки в море. Оно, кстати, уже приливало. Лабиринт скал, покрытых водорослями, уходил под воду.

Но какого черта ты вздумал стирать брюки в море? спросил я у него. Симон сказал мне: Потому что я запачкался. Как это — запачкался, спросил я у него, и с каких пор этим можно запачкаться? Симон сказал мне: Я даже не раздевался, не было времени, все было слишком поспешно, слишком срочно, слишком жгуче, ну не знаю, сказал он мне, слишком неожиданно, слишком поразительно, совсем не преднамеренно, и потом, стыдливость, ну, не знаю, то, что мы были на открытом месте, вот так, на берегу моря, я так никогда не делал и сделал это не думая, не думая, что так не делается, полагаю, что ты понимаешь.

Нет, я не понимал. Пусть я идиот, но я действительно не понимал, как он умудрился упасть в воду одетым. Я допускал, что он поскользнулся на камне, это да, это скользко, но все равно не понимал, зачем он ушел так далеко стирать свои брюки.

Симон покраснел, улыбнулся своей робкой и такой обворожительной улыбкой, я очень любил Симона, и сказал мне: Мы с Дебби, прижавшись друг к другу, целуясь как безумные, лишь раздвинули свои одежды, чтобы любовь могла пройти, а потом какое-то время лежали, не двигаясь, друг в друге. Но, сказал он, так как мы, вытянувшись, лежали на легком склоне, Дебби вернула мне все, что я ей дал, и когда мы разъединились, я хочу сказать, отстранились, чтобы замкнуться, я хочу сказать, запахнуться, я констатировал, что у меня промокло.

И что? спросил я. И что, что, ответил Симон, ты будешь смеяться, но я испугался, я подумал о Сюзанне. Я: Что ты должен ей позвонить? Нет, ответил Симон, что меня отругают, и тогда, недолго думая, я снял брюки и побежал к морю их отстирывать.

Я: И ты упал в воду? Он: Не на бегу. Ответил он смеясь, ему было смешно вспоминать обо всем этом. Когда я склонился над ямкой с водой, чтобы произвести свою постирушку, такая широкая яма со светлой водой, крабами и креветками, ну, ты понял, да, я поскользнулся на водорослях, я же был босиком, ну и вот, бултых.

А Дебби? спросил я у него. Что Дебби? спросил он у меня. И посмотрел с беспокойством. Он заблуждался. У меня не было намерения спрашивать у него, не запачкала ли любовь и Дебби тоже. Что она делала? Она смеялась, сказал мне Симон. Когда я провалился, она расхохоталась. Я услышал, хотя и был далеко. Она крикнула, а потом засмеялась. И еще больше рассмеялась,