— В кабинет! Вот еще новости! Мы же никогда не запираем ее в кабинете. Мы…

Эмильена остановилась на полуслове, завидев двух незнакомцев, покусившихся на ее территорию, и раздраженно сообщила:

— Если вы на экскурсию, так еще рано. Приходите в полтретьего.

— Мы не на экскурсию, — тут же разуверил ее высокий худой господин. — Я комиссар Фушру, а это инспектор Джемани. Вы, наверное, Эмильена Робишу. Это вы обнаружили…

Но Эмильена, к тому времени воспрянувшая духом, не ожидала, что ей так внезапно напомнят об «ужасной находке». Разинув рот от изумления — ну и полицейские нынче пошли! — она произнесла с видом оскорбленной добродетели:

— Я уже давала показания в жандармерии.

— Я прочел их с большим интересом, мадам Робишу, — тотчас заверил ее комиссар. — И я только хотел уточнить у вас некоторые детали, если это вас не затруднит.

— Сейчас не время, — слегка смягчившись, ответила Эмильена. — Надо прибраться внизу перед экскурсией…

И, бросив осуждающий взгляд на Теодора, добавила:

— На молодежь теперь надеяться нечего…

— Если я вам больше не нужен… — начал он.

— Как это не нужен! — возмутилась Эмильена. — С моим-то ишиасом! Очень даже нужен, чтобы внести эту статую. Хотя не сейчас, после экскурсии, — пришлось ей признать. — Возвращайся в пять.

Пока молодой человек откланивался со смущенным «Дамы и господа», счастливый, что так легко отделался, Эмильена возвела очи горе, пожала плечами и вздохнула:

— Ох уж эта молодежь! Все бы им на печи лежать! Вот в мое время…

Неожиданно вспомнив, что находится в присутствии двух представителей закона, она на полуслове оборвала свои ностальгические воспоминания обо всех сдельных работах, выполненных в свое время членами ее семьи.

— Ну, куда пойдем? — бесцеремонно спросила она. — В зал для приемов?

— Конечно, почему бы и нет, — согласился Жан-Пьер Фушру, уже наступая на пятки женщине, без долгих разговоров открывшей дверь в мрачную комнату с двумя книжными шкафами, лопавшимися от изданий переводов Пруста на все возможные языки. Большой круглый стол в центре с разложенными туристическими буклетами, образцами открыток и портретами писателя в детстве, в молодости и на смертном одре играл роль кассы. Маленькое неброское объявление извещало о цене экскурсии, а рядом высилась пачка анкет для вступления в Прустовскую ассоциацию с явной целью сделать из случайного посетителя постоянного члена. На стене рядом с репродукцией «Вида Дельфта»[36]Вермеера висела картина «Утраченное время», написанная художником, подпись которого была неразборчива и рисковала навечно остаться таковой. По контрасту прекрасные черно-белые фотографии прустовских мест, подписанные Ф.-К.Б., давали ясное представление о том, на что произведения Пруста могут вдохновить самобытного художника.

— «Еще одна вселенная», — вполголоса процитировал Жан-Пьер Фушру, вспомнив слова, слышанные от Марилис. И, вернувшись к происходящему, спросил: — Не могли бы вы нам сообщить, уважаемая мадам Робишу, когда вы видели председательницу в последний раз?

— Видела, — повторила Эмильена. — Вы имеете в виду до… Вы хотите сказать живой… я бы присела, если только можно, — добавила она, усаживаясь на один из шести неудобных стульев, стоявших у стены.

— Я как раз собирался вам предложить, да и мы тоже сядем, — ответил он, делая почти незаметный знак Лейле и направляясь к другому стулу.

— Не то чтобы позавчера я ее видела, — начала Эмильена, успокоенная тем, что они неожиданно уселись таким тесным кружком. — Я зашла во второй половине дня к секретарше, чтоб она сделала мне справку о сверхурочных. По такой-то погоде, да еще все эти приезжие… Я не видела мадам Бертран-Вердон, только слышала… — Эмильена поколебалась. — Мадемуазель Дамбер я тоже не видела. Но я их слышала… Понимаете, я не хотела подслушивать, но… то есть… словом, они ссорились.

— Ссорились, вот как? — не слишком заинтересованно протянул Жан-Пьер Фушру, сделав вид, будто слегка сомневается в только что услышанном.

Лейла узнала один из его любимых маневров и, затаив дыхание, ждала, что Эмильена начнет бурно протестовать.

— У меня нет привычки подслушивать под дверью, — распалялась та. — Но они так громко говорили — как тут не услышишь. Когда я подошла, мадемуазель Дамбер плакала и все твердила: «Это кража».

— «Это кража», вы уверены?

— Да, так она и сказала. А мадам Бертран-Вердон кричала, что подаст на нее в суд за… за что-то на… ция.

— Диффамацию? — догадалась Лейла.

— Да, это самое, за диффамацию, — не останавливаясь, продолжила Эмильена. — А потом говорит: «Бедняжка Жизель, по-вашему, кому поверят: мне или вам?» А мадемуазель Дамбер сказала: мол, как жаль, что мертвые не могут говорить, ох!..

Эмильена резко поднесла руку ко рту, поняв, что могли означать эти слова.

— Я ведь только повторяю то, что слышала… Я не знаю, что там было потом, потому что я подумала, что лучше не приставать к ним сейчас с этими сверхурочными, и ушла.

— То, что вы нам сказали, необычайно важно, — очень серьезно заключил комиссар Фушру. — Возможно, вам придется давать свидетельские показания…

— Ох! — запричитала Эмильена в смятении от самой идеи предстать перед судом. — Я никому зла не желала… Я…

— Мы прекрасно понимаем ваши чувства и благодарим вас за сотрудничество. Мы вызовем вас, только если это будет абсолютно необходимо. Инспектор Джемани даст вам подписать листок бумаги, чтобы не тревожить вас лишний раз и не вызывать в жандармерию. Что-нибудь еще, инспектор?

— Нет, ничего важного, — отвечала Лейла, следуя безмолвно согласованному плану. И, улыбнувшись, обратилась к Эмильене: — Будьте любезны, подпишите здесь, после того как прочтете…

— Да я без очков, — попыталась схитрить Эмильена.

— Если это очки для чтения, может, у меня найдется пара. Хотите, я вам одолжу? — любезно предложила Лейла.

— Можно попробовать, — пробормотала Эмильена.

И, взяв протянутые очки, она с трудом начала читать составленный Лейлой протокол, затем, шмыгнув пару раз носом и покачав головой, расписалась.

— Спасибо, — сказал комиссар Фушру. — Не будем вам больше мешать, правда, инспектор?

— Конечно, — согласилась Лейла. И, повинуясь неожиданному порыву, спросила: — Хотите, мы поможем вам со статуей, о которой вы говорили?

— Да не стоит. Теодор вернется в пять часов. Теперь-то он ее внесет как миленький и уж конечно не в кабинет, с нее же гипс так и сыпется…

Комиссар Фушру и инспектор Джемани обменялись взглядом, в котором сквозили недоверие, надежда и неожиданное ликование. Он осторожно спросил:

— А где сейчас эта статуя?