— Все соберутся в доме тетушки Леонии. Я им понадоблюсь, — услышала она собственный глухой голос, все еще безнадежно продолжая цепляться за свою роль.

— Вам повезло, мадемуазель Дамбер, — наконец произнес комиссар Фушру. — Мы тоже должны присутствовать на экскурсии и не собираемся никоим образом препятствовать вам в исполнении ваших обязанностей. Мы поедем туда вместе в половине третьего. Но до этого у нас есть достаточно времени, чтобы выслушать ваш рассказ о том, что же все-таки произошло вчера вечером, о чем вы спорили с мадам Бертран-Вердон и что вы делали в ее комнате в двадцать один пятьдесят. Мы вас слушаем…

Случилось худшее. Но и это было почти облегчением, лишь бы только они не узнали ничего больше — о краже тетрадей. Жизель увидела, что Лейла открывает блокнот, и поняла, что отступать некуда. Она признала все, что могла, изменив лишь кое-что, чтобы не впутывать Ивонну.

— У нас с мадам Бертран-Вердон вышел… спор по поводу сегодняшнего собрания. Она собиралась объявить о некоторых изменениях… Она хотела сократить расходы на зарплату персоналу…

— Она собиралась вас уволить? — прямо спросил Жан-Пьер Фушру.

— Не исключено, — согласилась Жизель. — Она собиралась сообщить членам ассоциации о своем решении уехать на год в Соединенные Штаты, о помолвке с виконтом де Шареем и… о некоторых других проектах.

— Каких?

— Она хотела преобразовать ассоциацию… Недавно потерялся ключ и какой-то документ в компьютере. Мадам Бертран-Вердон считала, что это моя ошибка, и обвинила меня в некомпетентности… Вчера вечером я обнаружила этот документ и решила тут же отнести ей. Когда я пришла, она как раз ужинала, и, не желая ее беспокоить, я просунула распечатку ей под дверь.

— Почему вы скрыли от нас все это? — сухо спросил комиссар Фушру.

— Я не думала, что это имеет какое-то значение, — просто ответила Жизель.

— Прошу вас, мы сами решим, что имеет значение, а что нет, — отрезал он. — Я полагаю, вы в курсе м-м-м… диетических пристрастий мадам Бертран-Вердон?

— Да, более или менее, — признала Жизель, слегка сбитая с толку вопросом, но уверенная, что теперь в разговоре не всплывет имя Ивонны.

— Тогда вы должны знать, что она принимала все виды лекарств, и в частности снотворное.

— Я знаю, что она мучилась бессонницей.

— А вас, мадемуазель Дамбер, мучает бессонница?

— Иногда, — призналась она.

— И вы принимаете снотворное?

— Достаточно редко.

— Достаточно редко, — повторил комиссар Фушру, выделяя каждый слог. — У вас есть рецепт?

— Мой зять — врач, — вместо объяснения ответила она. Как это похоже на игру в пинг-понг!

— Довольно удобно иметь в семье врача. А как, по-вашему, он бы объяснил тот факт, что в варенье из розовых лепестков, употребляемом мадам Бертран-Вердон каждый вечер перед сном, экспертиза обнаружила большую дозу хальсиона, которая могла бы оказаться смертельной для человека, более… восприимчивого к подобного рода ядам?

— Я не знаю, — совсем тихо прошептала Жизель, бездумно пытаясь оторвать одну из кистей своей шали.

— Я думаю, что знаете, мадемуазель Дамбер. Потому что это вы подмешали вчера вечером порошок хальсиона в варенье, которое мадам Бертран-Вердон съела, как обычно, около десяти часов вечера. У нас есть свидетель. И я задаюсь вопросом: почему?

Жизель глотнула воды, вздохнула поглубже и решительно ответила:

— Я хотела, чтобы она заснула. У нее был трудный день отчасти по моей вине. Я чувствовала себя виноватой… Я не была уверена, что она выпьет свое лекарство, а когда она его не принимает…

— А когда она его не принимает, она не в состоянии скрыть свой маниакально-депрессивный синдром, — закончил он за нее. — И вы боялись вспышки. Но я повторяю свой вопрос: почему?

— Я хотела, чтобы она заснула, — настаивала Жизель. — Это не преступление…

— В данном случае этот оборот употреблен не совсем удачно. Вам не кажется, мадемуазель Дамбер? Я согласен, причиной смерти мадам Бертран-Вердон было не снотворное, но между вашим поступком и поступком убийцы, несомненно, есть какая-то связь. Какая? В данный момент мы не знаем, но это всего лишь вопрос времени и терпения. Мы продолжим этот разговор вечером. И я буду вам благодарен, если до того времени вы не сделаете никаких попыток покинуть деревню. В противном случае мне придется помешать вам, прибегнув к законным средствам, которыми я располагаю. Кстати, как вы вернулись в Париж вчера вечером?

— На машине, — еле вымолвила она. И тут же поправилась, осознав свой промах: — Автостопом.

— Автостопом, вот как, — эхом повторил он. — Не могли бы вы сообщить нам координаты подбросившего вас водителя?

Жизель отрицательно покачала головой. Комиссар Фушру настаивал:

— А описать машину?

Жизель поджала губы, не проронив ни звука.

— Так я и думал, — заявил Жан-Пьер Фушру, не повышая голоса. — В таком случае, кажется, лучшее, что мы можем сделать, — это вместе отправиться в дом тетушки Леонии, где нас ждут. Вы присоединитесь к нам там, инспектор?

— Хорошо, господин комиссар, — ответила Лейла Джемани, а покорная Жизель поднялась и двинулась к двери, распахнутой перед ней Жан-Пьером Фушру.

Оставшись одна, Лейла натянула резиновые перчатки, аккуратно взяла стакан, который она принесла Жизель, и положила его в пластиковый пакет. Она не могла не задуматься о том, какие же незаданные вопросы помогли молодой женщине вновь обрести уверенность во время этого допроса, когда паузы казались красноречивее слов. Прежде чем присоединиться к толпе посетителей, сгрудившихся у входа в дом тетушки Леонии, она вместе с офицером судебной полиции произвела кое-какие манипуляции с блестящей ручкой на правой дверце новенького «рено», припаркованного на площади Лемуан.

Ровно в половине третьего перед жадно внимающей аудиторией Андре Ларивьер — аккуратный галстук-бабочка, седые волосы приклеены к черепу большим количеством бриллиантина — начал экскурсию по дому тетушки Леонии со своей любимой цитаты: «Чтобы почтить память великого человека, надо посещать не те места, где он родился или умер, а те, которыми он восхищался более всего…»

Из чего со всей очевидностью следовало, что Марсель Пруст не родился и не умер в доме своей тетки с отцовской стороны, Элизабет Амьо, урожденной Пруст, но его краткие наезды сюда в детстве на каникулы — до того как у него обнаружилась астма — определили его призвание. «Без Элизабет Амьо не было бы тетушки Леонии, — настаивал гид. — А без Эрнестины, старой служанки, чью фотографию вы видите у входа слева в кухне, не было бы Франсуазы…» Он продолжал эту потрясающую серию параллелей — между аббатом времен Пруста и священником в романе, церковью на площади и церковью Святого Илария в «Комбре», Луаром и Вивоной, называя страницы, все более распаляясь, по мере того как замечал зарождавшееся сомнение на лицах своих слушателей. Очевидно, они были не слишком уверены в том, что, не будь именно этого дома, Пруст никогда бы не написал «В поисках утраченного времени». Стоя за ним, Жизель вежливо улыбалась, а в кухне — «похожей на храмик Венеры, которая изобиловала приношениями молочника, фруктовщика, зеленщицы» — указывала на предметы, безостановочно упоминаемые старым экскурсоводом.