– Извини меня, – промямлил я наконец.

Она вздохнула:

– Слава богу… Оказывается, ты еще не совсем потер’ян для общества…

И снова замолчала. А меня вдруг понесло. Всегда все свои переживания я носил в себе, боялся, что, доверив их кому-нибудь, окажусь слабым, уязвимым. А тут рассказал все. Рассказал Кате – почти незнакомому человеку. Рассказал о Воронеже, об отце, о работе, о Протасове, о сослуживцах, которые, наверное, злорадствуют глядя на мои напасти…

Катя внимательно слушала меня. Когда я, выговорившись, облегченно замолчал, заговорила сама:

– Я вышла замуж пять лет назад. Я не любила его, пр’осто так получилось… Чер’ез два года после свадьбы у нас р’одился р’ебенок… А еще чер’ез год мы втр’оем попали на машине в ав’арию. Р’ебенок погиб. Муж стал инвалидом, пр’икован к койке… Я тогда пр’окляла все на свете. Ненавидела весь мир’, все вокр’уг. И раб’оту, конечно, и начальников, и сослуживцев. Меня чуть не уволили, когда я начала дер’зить всем подр’яд в общем-то из-за пустяков. Вовр’емя опомнилась. Поняла вдр’уг, что все в этом мир’е зависит в пер’вую очер’едь от нас. Да, все вокр’уг такого цвета, каким мы его видим. И я пр’осто сняла свои чер’ные очки. Стала думать не о возможных гадостях, а о возможном пр’иятном. И все снова на р’аботе наладилось. Да и дома, почти…

Она замолчала. Мне было легко оттого что я выговорился. И одновременно стыдно. У этой маленькой женщины было намного больше сил. У меня перехватило горло:

– Я… я…

Катя улыбнулась:

– Ничего не говор’и. Пр’оводи меня до остановки и сам езжай домой…

Я посадил ее в автобус:

– До свидания… Спасибо…

Утром меня разбудило солнце. Я вспомнил Катю и подмигнул ему. И впервые за несколько последних месяцев улыбнулся своему отражению в зеркале.

Забавно, но я как-то забыл обо всех проблемах, связанных с работой. Дела свои делал на автомате – все время думал о Кате. Искал с ней встречи. И она не избегала меня. Мы теперь обязательно обедали вместе. Каждый день. Чтобы не привлекать особого внимания в агентстве, сбегали в кафешки на соседних улочках. В противоположной стороне от «Бара».

В один из вечеров мы оказались в кафе совсем одни. И было как-то очень уютно. И моя память опять нашла в себе строки:

– «Нежнее нежного

Лицо твое,

Белее белого

Твоя рука,

От мира целого

Ты далека,

И все твое -

От неизбежного.

От неизбежного

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

неунывающих

Речей,

И даль

Твоих очей.»

Катя смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Улыбалась:

– Вот уж не ожидала от вас, господин менеджер!

Улыбался и я:

– Господин менеджер в школе, между прочим, в поэтический кружок ходил.

Катя прищурилась:

– А это ты знаешь?

«После полуночи сер’дце вор’ует

Пр’ямо из р’ук запр’ещенную тишь.

Тихо живет – хор’ошо озор’ует,

Любишь – не любишь: ни с чем не ср’авнишь…

Любишь – не любишь, поймешь – не поймаешь.

Не потому ль, как подкидыш, молчишь,

Что до полуночи сердце пир’ует,

Взяв на пр’икус сер’ебр’истую мышь?»

Я поцеловал ее.

По вторникам и четвергам Катя могла задерживаться после работы, и мы гуляли по тому самому скверику. Ходили в кино. Перебегали из одной кафешки в другую. И много, много болтали.

Вне офиса Катя была так непохожа на сдержанного, ни о чем, кроме работы, не думающего секретаря. Она умела шутить, весело смеялась. Она была сама жизнь.

Мы целовались на скамейках и в автобусе, в такси. А потом я совсем осмелел и пригласил ее к себе. Теперь по вторникам и четвергам, как только кончалось рабочее время, мы бежали ко мне.

Нам не хватало этих двух дней в неделю. Я хотел видеть ее чаще:

– Катя, выходи за меня замуж…

Она качала головой:

– Ты же знаешь: я не могу его бр’осить… Пусть все остается, как есть… Но я постар’аюсь сделать так, чтобы мы виделись чаще…

И, действительно, иногда нам удавалось провести вместе три, а то и четыре вечера в неделю. Мне было удивительно хорошо с этой умной и чуткой женщиной. Мы говорили обо всем на свете. О рекламе и о любви, о потеплении климата и мировых спортивных рекордах, о начальниках и подчиненных. С каждым днем я все отчетливее чувствовал, что во мне вновь пробуждаются силы. И уже хотелось не просто воевать, постоять за себя. Нет, меня вновь охватывало желание сделать именно что-то серьезное.

О реализации своих сил в «Лидер Интернешнл» при имеющихся раскладах нечего было и мечтать. Значит, нужно было думать о переходе в другое агентство.

Работая в «Лидере» над различными проектами, я познакомился со многими сотрудниками из других компаний. Наверное, с их помощью можно устроиться не на самое плохое место к нашим конкурентам – в «Бонзу» или «Прометей». Вряд ли в этих агентствах будет хуже, чем здесь. Но будет ли лучше?

Да, эта мысль не давала мне сделать последний шаг: рассказать о своих планах начальству. И еще одно обстоятельство заставляло меня не торопиться. Я дорожил каждым днем, в течение которого мог видеть Катю в агентстве. В обеденный перерыв или просто сидящую за ее рабочим столом в приемной дирекции.

О том, что придется уходить, я все же думал с досадой. Именно в нашем агентстве нащупал, подготовил путь, чтобы развернуться. Мне бы только «добро» получить…

Я загорался от мысли, что мне разрешили воплощать свой проект в жизнь. Тут же в уме начинал проделывать те шаги, что считал нужными. Но вспомнив посреди какой-нибудь мысли ковыряющегося в носу Протасова, мрачнел. И думал, что нельзя так тянуть вечно, надо все-таки что-то решать.

Надо. Последним пинком к принятию решения послужил инцидент, произошедший в кабинете Протасова. Мне было необходимо заверить один из документов его подписью. Самохина не было на месте, и я пошел к вышестоящему начальнику сам. Видеть мне Протасова вовсе не хотелось и я думал попросить его секретаршу быстренько занести бумагу, подписать. Но и Нонны на месте не оказалось. Вздохнув, я постучал в дверь и, не услышав ответа, нажал на ручку, вошел.

Протасов в это время разговаривал с административным директором Бабаевым. Не о спецпроектах ли, связанных со мной?

Если «да», то он сказал бы:

– О, легок на помине…

Или: