Глава V

Конституция, с которой смирились

Когда в конце февраля 1919 г. Учредительное национальное собрание приступило к своей главной задаче — разработке новой имперской конституции, уже были приняты два важных предварительных решения. Во-первых, было решено, что конституция будет носить не социалистические, а, скорее, либеральные черты. Левый либерал и правовед Гуго Пройсс, которому народные уполномоченные поручили 15 ноября 1918 г. разработку проекта конституции, днем ранее в газетной статье подзаголовком «Демократия или авторитарное государство наизнанку» призвал социал-демократов разделить ответственность за новый порядок в Германии с либеральной буржуазией. Обе социал-демократические партии, в свою очередь, преследовали определенные конституционно-политические цели, однако у них не было законченной концепции конституции. Передав Пройссу, новому статс-секретарю имперского бюро министерства внутренних дел, руководство подготовкой конституции, они тем самым признали превосходство либерального лагеря на этом поприще. Во-вторых, можно было заранее предсказать, что конституция будет менее централистской, чем планировалось Пройссом: в «Комитете федеральных земель», который с 27 января 1919 г. обсуждал конституционный проект Пройсса, те земли, в которых у власти стояли социал-демократы, добились проведения пересмотра конституции в федералистском духе{82}.

Отношения между рейхом и землями в последующем стали одним из основных пунктов преткновения в ходе парламентских обсуждений конституции. Внутри Веймарской коалиции партия Центра чувствовала себя «хранителем Грааля» федерализма, а СДПГ и ДДП были настроены унитаристски. Однако для социал-демократов на местах обладание государственной властью значило больше, чем идеология. В результате социал-демократическая фракция в рейхстаге не смогла, столкнувшись с сопротивлением социал-демократических министров-президентов, добиться осуществления своей программной цели — усилить рейх за счет земель. Требование СДПГ превратить рейхсрат из представительства правительств земель в представительство ландтагов, было осуществлено в столь же малой мере, как и предложение существенно увеличить компетенцию рейха, к чему стремился конституционный комитет Национального собрания. Правительство рейха не хотело идти на конфликт с важнейшими землями и снова и снова склоняло коалиционные партии к компромиссам.

Проект Пройсса, предусматривающий разделение Пруссии на мелкие государства, также не нашел практически никакой поддержки у партийных фракций Веймарской коалиции. О главной причине такой сдержанности мы уже говорили: большинство депутатов осознавали опасность единству рейха, которую могло причинить собой территориальное переустройство. Это касалось прежде всего западной части Германии. Пруссия казалась более способной противостоять сепаратизму, поддерживаемому Францией, чем Рейнская область, входившая в рейх в качестве самостоятельного отдельного государства, как того требовало региональное автономистское движение. В завершение обсуждения конституции в нее были внесены статьи, которые делали коренное территориальное переустройство рейха если не полностью невозможным, то достаточно проблематичным. Тем не менее в конституции содержалась попытка поставить двойной заслон прусской гегемонии. Во-первых, Пруссия, включавшая в себя почти три пятых населения рейха, могла претендовать лишь на две пятых мест в рейхсрате. Во-вторых, определение, согласно которому земли были представлены в рейхсрате членами их правительств, было нарушено в случае с Пруссией, представительство которой состояло из членов правительства лишь на одну половину, а на вторую — из делегатов прусских провинциальных органов управления.

Согласно окончательному результату, рейх был более унитарным, чем того хотели федералисты, и более федералистским, чем желали центристы. Земли стали больше, чем просто самоуправляющимися областями, а рейх, в свою очередь, не стал тем унитарным государством, о котором грезил Пройсс. Разъединение прусского и имперского правительств означало определенный шаг на пути лишения самой крупной из немецких земель ее привилегий. Но, с другой стороны, рейхсрат имел в Веймарской республике несравнимо меньший вес, чем бундесрат в кайзеровской империи. Южнонемецкие земли потеряли право на привилегии в военной области, почтовом деле и налогообложении, которые были дарованы им Бисмарком. Урон в первую очередь был нанесен Баварии, однако ничего не говорило в пользу того, что «вольное государство» надолго смирится с таким понижением собственного статуса{83}.

Столь же спорными, как отношения между рейхом и землями, были взаимоотношения между парламентом и главой государства. Пройсс хотел видеть во главе рейха сильного президента, напрямую избираемого народом. По согласованию с социологом Максом Вебером, принадлежавшим к его ближайшим консультантам, статс-секретарь имперского ведомства министерства внутренних дел предусматривал для президента роль противовеса рейхстагу. С точки зрения буржуазии, это было необходимо уже потому, что социалистические партии имели все шансы заполучить большинство в парламенте. В предостережении Пройсса об опасности «парламентского абсолютизма» отразилась его надежда, что избранный прямым голосованием рейхспрезидент будет проводить сравнительно более консервативную политику, чем парламентское большинство. От президента, обязанного быть беспристрастным, Пройсс и буржуазные центристские партии ожидали высокой степени способности к интеграции разных политических сил. Это было особенно важно в отношении профессионального чиновничества, которое не должно было становиться заложником партий, а служить государству в целом. Сильный рейхспрезидент как гарант мощного надпартийного государства и государственной преемственности: в этом был смысл конструкции, предложенной Пройссом Национальному собранию 24 февраля 1919 г.

Со стороны социал-демократов либеральный «отец конституции» встретил решительное противодействие. На заседании фракции 25 февраля ветеран партии Герман Молькенбур заявил, что такой рейхспрезидент будет являться «заменой кайзера» и обличил «прямо-таки наполеоновский трюк со всенародными выборами президента». В ходе первого чтения проекта конституции на пленуме 28 февраля оратор от социал-демократов Рихард Фишер заявил, что документ дает президенту власть более обширную и менее ограниченную, чем полномочия президентов Французской республики или Соединенных Штатов Америки: «На нас не должна влиять мысль, что сейчас пост рейхспрезидента занимает социал-демократ. Все то, что в старой конституции было создано под канцлера Бисмарка, не должно в настоящей конституции быть создано под рейхспрезидента Эберта. Мы должны считаться с тем фактом, что однажды на этом месте окажется другой человек, из другой, возможно реакционной партии, стремящейся к государственному перевороту. Мы должны остерегаться этого, тем более что история других республик преподносит нам в высшей степени поучительные примеры такого рода»{84}.

Подобные опасения, которые в более острой форме звучали также со стороны НСДПГ, не находили отклика у буржуазных партий. Однако даже среди социал-демократов большинства под влиянием столкновений весны 1919 г., рождавших аналогии с гражданской войной, росла склонность рассматривать сильного президента как неизбежность. СДПГ вопреки ее первоначальному мнению примирилась с долгим, семилетним сроком легислатуры президента, и даже согласилась с буржуазными партиями в вопросе о дополнительном расширении его чрезвычайных полномочии в случае бедственной ситуации. В третьем чтении конституции от 30 июля 1919 г. отпало условие, предусмотренное конституционным комитетом еще 18 июня, согласно которому меры рейхспрезидента, принимаемые им в соответствии с 48-й «статьей о чрезвычайных постановлениях», требовали одобрения рейхстага. Вместо этого теперь стало достаточно, чтобы рейхспрезидент незамедлительно поставил рейхстаг в известность о своих действиях. Однако право рейхстага отменять принятые президентом