воле избирателей, чем мажоритарная система кайзеровской империи, и в особенности исключалась возможность формирования меньшинством избирателей парламентского большинства. Если бы начала парламентской демократии в Веймаре были бы осложнены таким искажением воли избирателей (вероятно, в пользу левых партий), то это вызвало бы поляризацию, но не стабилизацию в обществе. Раздробления партийной системы можно было бы также избежать, приняв соответствующую запретительную оговорку, которая, правда, противоречила бы представлениям современников о демократии, поэтому речь о ней даже не шла. Идея о том, что выборы по мажоритарной системе относительного большинства могли предотвратить возвышение национал-социалистов — чистая спекуляция. Можно даже допустить, что партия Гитлера после 1930 г. только приветствовала бы такое избирательное право. Ни первый, ни второй тезис нельзя «доказать». Очевидно только то, что невозможно вывести падение Веймарской республики из неверного выбора избирательной системы в 1919 г.{92}

Веймарская конституция была компромиссом между различными мировоззренческими лагерями, которые были едины только в том, что смогут разрешить свои антагонизмы лишь в рамках этой конституции. В отношении к общественному строю конституция не могла выбирать между «социализмом» и «капитализмом», но лишь закрепить минимальный консенсус: основой для будущего законодательства стал существующий порядок, покоившийся на частной собственности, которому однако необходимо было придать социальные черты и который можно было бы затем изменять в социалистическом духе при условии достижения соответствующего большинства в органах законодательной власти. Если это решение было настоящим компромиссом, то наряду с ним были и ненастоящие или, как сформулировал в 1928 г. специалист по государственному праву Карл Шмитт в своем «Учении об основном законе», «отсроченные мнимые компромиссы», которые лишь создавали видимость разрешения противоречий. Шмитт относил к этой категории статью об общинной (неконфессиональной) школе для учеников и учениц всех вероисповеданий как об общеобразовательной школе, так же как и положения об отношениях государства и церкви, которые хотя и отказывали в существовании государственной церкви, однако в них не проводилось однозначного разделения между государством и церковью. (Ирония заключается в том, что эти «отсроченные» статьи Веймарской конституции остались единственными, которые действуют до сих пор, поскольку были перенесены в конституцию 1949 г.) С еще большим правом можно применить понятие «отсроченного компромисса» к иллюзорному решению о государственном флаге, которое не только не положило конец спорам вокруг государственных цветов, но, скорее, разожгло их{93}.

Когда на последнем этапе Веймарской республики большинство избирателей сделало выбор в пользу партий, не признававших права на существование действующего государства, Карл Шмитт в 1932 г. выступил с критикой «функционалистки-формалистского опустошения парламентского государства». Оно привело к формированию «содержательно индифферентного, нейтрального даже по отношению к своей собственной ценности, не принимающего во внимание любую справедливость, понятию законности». Бессодержательность голой статистики большинства лишила законность всякой убедительной силы; нейтралитет закона стал прежде всего нейтралитетом, не различающим, что такое хорошо, и что такое плохо. Шмитт упрекает господствовавшее тогда государственное правоведение в том, что оно открыло законную дорогу к устранению самой законности; оно дошло в своем нейтралитете до самоубийства. «Любая революционная или реакционная, подрывная, антигосударственная, антинемецкая или безбожная цель допустимы и получают шанс быть достигнутыми законным путем и под защитой закона»{94}.

Критика Шмитта била в самое слабое место Веймарской конституции. Но исходя из понимания ситуации в 1919 г. едва ли возможно было представить себе ополчившуюся к обороне демократию, которая предусмотрительно объявляет войну своим врагам. Спустя всего несколько месяцев после крушения кайзеровской империи любая попытка ограничить волеизлияние избирателей конституционными требованиями могла трактоваться лишь как возврат к авторитаризму. Ограничение принципа большинства и воли избирателей, которое предпринял основной закон ФРГ, стали возможны лишь потому, что Парламентский совет уже имел перед своими глазами исторический пример, которого недоставало создателям конституции 1919 г.: опыт краха Веймарской республики{95}.

Большинство немцев скорее смирились с Веймарской имперской конституцией, чем приняли ее. Так как она могла быть лишь компромиссной, ни одна из партий, проголосовавших за конституцию, не была ею совершенно довольна. Символом республики она стала только вследствие нападок и преступных посягательств со стороны правых радикалов. Они донесли до сознания партий, на которых опиралась республика, что борьба за конституцию не закончилась с ее принятием, но всего лишь вступила в новую фазу.

Глава VI

Неудавшаяся контрреволюция

Начиная с лета 1919 г. казалось, что в Германии наступила определенная политическая стабилизация. Подписанием Версальского договора и принятием Веймарской конституции на тот момент были заданы общие внешне- и внутриполитические рамки, внутри которых теперь предстояло развиваться немецкой политике. В результате на первый план вновь выступили наиболее насущные внутренние проблемы нового республиканского строя, которые временно оказались в тени «большой политики».

Для кабинета Бауэра повседневность правительственной рутины началась непосредственно сразу же после ратификации мирного договора. Одно из первых важных решений усеченной черно-красной коалиции касалось основного направления экономической политики: 8 июля правительство высказалось против проекта планового и подконтрольного государству народного хозяйства, представленного рейхсминистром экономики, социал-демократом Рудольфом Висселем, на что тот спустя четыре дня ответил отставкой. Его преемник, Роберт Шмидт, был самым рьяным противником Висселя в СДПГ и в противоположность ему — сторонником традиционных представлений о социализме. Так как правовые рамки законов о социализации тем временем уже были заданы, назначение Шмидта ни в коем случае не означало подвижки кабинета влево. В большей степени отставка Висселя устранила барьер, мешавший восстановлению Веймарской коалиции: ДДП, вышедшая 20 июня в знак протеста против Версальского договора из правительства Шейдемана, могла гораздо легче представить себе сотрудничество с обходительным Шмидтом, чем с непримиримым сторонником дирижизма Висселем{96}.

В тот же день, 8 июля, когда кабинет отверг проект коллективного народного хозяйства Висселя, рейхсминистр финансов Матиас Эрц-бергер предложил на рассмотрение Национального собрания целый букет важных налоговых законов. Воинствующий политик от партии Центра, родившийся в 1875 г. в одной из деревень Верхней Швабии, по профессии школьный учитель, «Selfmademan» по натуре, он в отличие от большинства членов своей партии был убежденным сторонником унитарного государства. В ходе проведения финансовой реформы, которая по справедливости носит его имя, Эрцбергер заботился также и об укреплении имперского центра. Федеральные земли, чьим «пансионером» рейх был в бисмарковские времена, утратили свое господствующее положение в области общественных финансов еще до войны, а во время войны эта тенденция только усилилась. Эрцбергер был полон решимости продолжить этот процесс, чтобы обеспечить рейху исключительный финансовый суверенитет. Данной цели служили создание единого для всего государства налогово-финансового управления, перевод всего железнодорожного сообщения в компетенцию рейха, равно как и вся совокупность налоговых законов Эрцбергера. «Жертвами» его финансовой реформы стали федеральные земли и местное самоуправление.