Кришан слушал эту песню в минуты отчаяния или напевал ее про себя: так ему было легче выдерживать неопределенность отношений с Анджум, он утешался грезами, будто бы насовсем покинул этот мир, разорвал все связи с Анджум, бросил ее навсегда: расставание с нею, пусть даже в мечтах, неизменно его успокаивало. Кришан подозревал, что в его потребности или полностью слиться с Анджум, или полностью отстраниться от нее, в неспособности найти компромисс кроется нечто нездоровое, и, поостыв, думал о том, получится ли у него изменить отношение к Анджум, как-то приспособиться к той, которая явно хочет быть с ним, но лишь время от времени и с известными оговорками. Возможно, ему стоит привыкнуть быть благодарным уже за то, что порою им удается встретиться, гадал Кришан, а когда не удается, довольствоваться одиночеством; стоит приучить себя к тому, чтобы наслаждаться обществом Анджум, когда получается увидеться, а если не получается, то не беспокоиться и не бояться, гнать прочь изнурительную тревогу, столь часто владевшую им, когда не получалось поговорить или встретиться с Анджум, когда она замыкалась в себе и не желала распространяться о своих планах. Слушая «Шивапуранам», Кришан представлял себе море на Шри-Ланке, каким оно бывает в спокойные месяцы — в частности, море в Тринкомали, каким он увидел его однажды теплым июньским вечером: мерцающая, блестящая синяя гладь простиралась до самого горизонта. Кришан думал о том, как волна не спеша набегает на отлогий берег, с нежностью прокатывается по ровному выглаженному песку и, достигнув края, замедляет бег, останавливается на мгновение, точно хочет перевести дух, и, напоследок обняв наскоро землю, наконец выпускает ее и со вздохом возвращается в море. Он думал о море, о том, как волны его катятся мирно и безмятежно вдоль края земли, с любовью и благодарностью касаются берега и в свой час отступают изящно; сумею ли я, гадал Кришан, подобно волнам, после встречи с Анджум возвращаться к себе так же изящно и невозмутимо, прилепляться к той, кого люблю, и отлепляться от нее, не разрывая себе душу, хотя и знал: правда в том, что такое возможно лишь в определенные моменты, по крайней мере для него, в моменты, когда он по какой-то причине недолго владеет собой, ибо трудно в угаре страсти оставаться философом, трудно в блаженстве соединения или безумии расставания удаляться от мира так, как это подвластно верующим.

Сложно сказать, долго ли он просидел, глядя в окно, погрузившись во мрак пролетавшего мимо мира и одновременно углубившись в себя, но в какой-то момент — через полчаса ли, час после того, как Анджум пожелала ему спокойной ночи и удалилась к себе, — Кришан услышал, что полка ее скрипит, Анджум двигается. Сперва он заключил, что она, как обычно, ворочается во сне, но чуть погодя занавеска на его полке дрогнула, и янтарный вагонный свет на мгновение проник внутрь. Занавеска отодвинулась, к нему заглянула Анджум, прищурясь, силилась разглядеть его в темноте полки, определить, спит ли он, и Кришан догадался согнуть ноги в коленях, чтобы дать ей понять, что не спит. Анджум отдернула занавеску, огляделась, убедилась, что никто не смотрит, забралась на полку к Кришану и задернула занавеску; их снова окутала тьма. Анджум на четвереньках двинулась к Кришану, уверенно, несмотря на узость полки, и он вытянул ноги, чтобы Анджум подобралась ближе. Тела их еще не соприкасались, но голова ее была над его головой, они ловили взгляды друг друга, не шевелились и, заметил Кришан, даже не дышали. Им не требовалось говорить, он и без слов чувствовал, зачем она пришла, и когда она очутилась на его полке, ни капли не удивился, точно все это время ждал ее. Кришан впервые за три недели был так близок к Анджум, он чуял слабый душок ее пота, его так и подмывало обнять ее, прижать к себе, но он не шелохнулся, лежал, вытянув руки вдоль тела, отчасти чтобы не утратить новообретенного самообладания, ощущения, что он не нуждается ни в ней, ни в ком бы то ни было, а отчасти чтобы продлить предвкушение соития, которое — он в этом не сомневался — вот-вот случится, предвкушение потери себя: он знал, что снова отдастся этому чувству — и ему, несмотря ни на что, очень этого хотелось, пусть он только что, казалось бы, обрел власть над собой. Правой рукой Кришан легонько погладил Анджум по бедру, желая обнять ее, но вместе с тем опасаясь более тесного соприкосновения, Анджум опустила голову, провела губами по его губам. На миг задержалась над ним, согревая его кожу своим дыханием, потом скользнула губами по его шее и принялась не то чтобы целовать, а гладить его сомкнутыми губами, от шеи к щеке, по лбу, снова к губам и опять не столько поцеловала, сколько прижалась ртом к его рту, тела их напряглись от этого мимолетного касания. По окну полоснул и мгновенно исчез луч серебристо-синего света, Анджум подняла голову, выглянула в окно, застыла. Должно быть, они проезжали станцию или какой-нибудь городишко, не о чем беспокоиться, за окном снова мелькнул свет, наполнив пространство по ту строну занавески мягким электрическим сиянием; Анджум повернула голову к Кришану, они встретились взглядами, по-прежнему не говоря ни слова, она смотрела на него, он на нее. Свет за окном озарял их лица только мгновение, но Кришану казалось, что дольше, точно в этом кратком серебристом свечении он одновременно и с великой ясностью увидел черты Анджум — и нос с сережкой-гвоздиком, и темно-карие глаза с густыми ресницами, и нежный пушок на мочках: так молния освещает темную комнату, и все ее содержимое на миг представляется единым целым; лицо Анджум так живо отпечаталось в его памяти, что, когда свет погас и их вновь поглотила тьма, Кришан видел Анджум, как в тот миг, когда их залил свет и они не отрываясь смотрели друг другу в глаза, но их напряженные тела не соприкасались — вдруг поезд остановится, войдут или выйдут люди. Вагон покачивался, полка и стекла дрожали от стука железных колес, Анджум еле слышно выдохнула и опустилась на Кришана, теперь их тела полностью сомкнулись, они все сильнее, глубже погружались друг в друга, не замечая ничего, кроме движения своих ног и рук, запаха кожи, приглушенных стонов и шепота, возносясь целокупно ввысь сквозь безымянную ночь.

Так они лежали какое-то время, молча вдыхали, выдыхали, медленно разрывая кокон, возвращались каждый в свой мир. Может, покурим, предложил Кришан, как водилось у