ли писать ей: этот жест показался ему наивным. Он знал, что, думая о людях из прошлого, мы склонны воображать их прежними, в то время как сами переменились, будто другие люди и места застывают, стоит нам уйти, будто их время замирает, а движется только наше. Думать так — ошибка, ведь люди и обстоятельства непрестанно меняются, а в случае с Анджум и вовсе наивно, слишком она стремительна и активна, чтобы остаться прежней, ее вечно влечет к неизвестному, и если выяснится, что оно того стоит, Анджум охотно усвоит его и впитает. Пожалуй, она не очень-то удивится тому, как Кришан изменился, и едва ли его перемены произведут на нее впечатление, ведь и ей, несомненно, за эти четыре года довелось пережить многое, она тоже, несомненно, росла и развивалась, и не только во взглядах и мнениях, но, вероятно, в привычках и манерах. Кришан вдруг осознал, что даже не представляет, запрокидывает ли Анджум по-прежнему голову, когда смеется, крутит ли в задумчивости серебряное кольцо на среднем пальце, носит ли она вообще это кольцо. Ему хотелось знать не о том, где она живет и чем занимается, а о таких мелочах, о малых, почти незаметных переменах в привычках и манерах, порой означающих, что человек ныне смотрит на мир совершенно иначе. Ему хотелось знать, чувствует ли она тоже, что в последние годы бремя ее сделалось тяжелее, утомило ли ее течение времени, но об этом-то как раз не напишешь по электронной почте, об этом не спросишь и не расскажешь в письме, посланном в пустоту. И даже если бы Кришану удалось составить такое письмо, он, как якша в поэме Калидасы, не сумел бы поделиться тем, чем в действительности желал поделиться: как выразить все, что с ним стало за минувшие годы, как выразить все пережитое, все события, перемены, все накопившееся, с чего начать и чем закончить? Что толку пытаться рассказать о времени, что пролегло между ними, подобно реке: оно утекло, и вернуть его невозможно, — что толку, если все, чего можно добиться таким вот письмом — напомнить себе и ей, сколь многое их некогда связывало, если единственный способ уберечь бывшее между ними — никогда уже не встречаться и признать, что нет таких слов, которые могли бы преодолеть пропасть, разверзшуюся между ними?

Поезд замедлил ход, сосед Кришана и прочие пассажиры зашевелились, Кришан посмотрел в окно и увидел, что поезд прибыл в Анурадхапуру, древний центр буддистского учения, последний крупный сингальский город перед севером. Здесь вышла едва ли не половина пассажиров, почти все сингальцы, судя по виду, и в вагоне, не считая аккуратно одетых, гладковыбритых, короткостриженых военных, возвращавшихся на базы после увольнения, проведенного на юге, остались в основном мусульмане и тамилы. Чуть погодя начальник станции дал свисток, поезд, помедлив, рывком тронулся, Кришан прислонил голову к стеклу и глядел на пролетавший за окном вокзал и город. Пейзажи уплощились, стали суше; растительности по-прежнему было много, по-прежнему время от времени попадались рисовые поля, однако здесь уже не было ни южного буйства зелени, ни густых зарослей папоротников и цветущих растений, ни ярко-зеленых пучков риса над серебристой водой. Обильную листву сменили поля высокой травы с росшими тут и там деревьями, деревни, которые они проезжали, казались более сонными и безлюдными, сплошь одноэтажные домики да брошенные лачуги, разве что изредка заметишь сидящего на пластмассовом стуле старика или старуху, провожающих скучливым взглядом несущийся мимо поезд. Кришан вспомнил, что мать просила его позвонить, когда он доедет до Анурадхапуры, разговаривать не хотелось, но он тем не менее достал телефон и набрал ее номер. Мать ответила не сразу, голос ее казался печальнее и тише обычного; Кришан сообщил, что проехал Анурадхапуру и часа через два прибудет в Килиноччи. Он уточнил, не звонила ли дочь Рани, выяснил, что не звонила, и спросил, как чувствует себя аппамма. Так себе, замявшись, ответила мать, я утром зашла к ней, а она сидит, закрыв лицо руками, телевизор выключен, хотя в это время как раз показывают ее любимую передачу. Глаза мокрые, явно плакала, я понятия не имею, чем ее утешить, она ведь почти никогда не плачет. Аппамма рыдала или просто плакала, спросил Кришан, не знаю, ответила мать, но, похоже, плакала сильно. От завтрака отказалась и голову мыть не пожелала. Кришан попытался узнать что-то еще, но мать раздражали его вопросы, она считала, что поведение аппаммы — вполне естественная реакция на случившееся и это пройдет. Они с Кришаном поболтали еще чуть-чуть, мать в который раз объяснила ему, как добраться до деревни Рани, спросила, надежно ли он спрятал деньги, которые взял с собой, и повесила трубку.

Кришан положил телефон на соседнее сиденье и молча повернулся к окну, не зная, как относиться к словам матери. Его тревожило, что аппамма плакала у себя в комнате, мать права, бабка действительно редко плачет, но еще больше его пугало, что она отказалась мыть голову. По воскресеньям бабка всегда мыла голову, это был один из главнейших ритуалов, сообщавших ход ее жизни, пусть утомительный для нее, но бабка выполняла его с неукоснительной регулярностью, и если сегодня поутру она не намочила волосы и не вымыла их шампунем, то потому лишь, догадался Кришан, что смерть Рани потрясла ее до глубины души. По тому, как бабка поначалу отреагировала на известие, он заключил, что оно опечалило ее, но не задело, не ранило, как, впрочем, и смерть многих, казалось бы, важных для нее людей — к примеру, той же сестры (ее не стало несколько лет назад), бабка погоревала денек-другой, а потом будто и думать о ней забыла, и даже смерть мужа (тому минуло несколько десятков лет): мать говорила, на его похоронах бабка даже не плакала. Кришан осознал, что смерть Рани подействовала на бабку куда серьезнее, чем смерти всех прочих, эта утрата сказалась на ее душевном здоровье так сильно, что, возможно, повлияет и на телесное. Вернуть аппамму к жизни удалось главным образом благодаря Рани, и не только потому, что она ухаживала за бабкой в те первые недели, уделяла ей внимание, но и потому, что постоянно была рядом с ней в последующие месяцы. Именно Рани сыграла главную роль в том, что аппамма поправилась, именно Рани положила конец ее изоляции, без нее бабка часами просиживала в комнате одна, именно Рани заменила аппамме тот мир, с которым ее разлучили. И ее внезапный отъезд, тот факт, что Рани их бросила,