вспомнила только сегодня, вот как брат меня любит, всегда заботится обо мне, даже когда я болела, он купил мне тунца, он ведь знает, как я люблю тунца. Но пока открывать не буду, рыбы сейчас завались, приберегу на потом, когда рыба подорожает. Кришан резко кивнул и с виноватым видом вновь повернулся к Рани, опасаясь, что вмешательство бабки обидело или оскорбило ее, но Рани как ни в чем не бывало продолжала рассказ. Делать нам было нечего, надо было бежать, говорила она, останавливаться было нельзя, снаряды все падали и падали. Я даже не смогла похоронить сына, ведь со мной была еще дочь, оставаться было опасно, я не могла рисковать ее жизнью, я так и не узнала, что стало с его телом. Аппамма, расценившая отрывистый кивок Кришана как неуважение, крикнула во все горло: там не просто тунец, некоторые банки с лимонной, перечной и томатной приправой, — но Рани так увлеклась, что словно ее и не слышала, продолжала, тоже повысив голос, рассказывать о том, как они бежали из лагеря, как перешли линию фронта, как их схватили солдаты армии Шри-Ланки, как обыскивали и допрашивали, как потом полтора с лишним года продержали в лагере для интернированных. Кришан не отрываясь смотрел на Рани, а она рассказывала, как в последние месяцы войны они потеряли почти все имущество и на память о сыновьях у нее остались лишь эти два снимка, которые он держит в руках. Кришан не отводил взгляда, пока Рани не договорила; как ни боялся он, что бабка опять ее перебьет, а слушал, зачарованный странно-искренним и напряженным выражением ее глаз, Рани смотрела не в пустоту, как обычно, не вдаль, как смотрят люди, когда описывают случившееся в другое время, в другом месте, взгляд ее был живым и настороженным, будто бы то, о чем она рассказывала, разворачивается сейчас перед нею, будто она по-прежнему там и никогда оттуда не уезжала.

В первые два-три месяца, что Рани жила у них, подобное повторялось несколько раз; Рани, как правило, игнорировала бабкины замечания или отвечала быстро и резко, но близко к сердцу их не принимала. Со временем их стало меньше, отчасти потому, что мать Кришана неизменно осаживала свекровь, услышав бестактное замечание или требование, но главным образом потому, что аппамма, поправившись, перестала ребячиться, вновь научилась входить в положение другого и, самое главное, осознала, скольким обязана Рани, в ком неожиданно для себя нашла человека, на которого можно рассчитывать во всем, и в личных делах, и в общении с внешним миром, компаньонку, которая не оставит ее, даже когда все остальные уже пожелали аппамме спокойной ночи. Теперь именно к Рани она обращалась с вопросами, что происходит внизу, что готовят на ужин, сколько стоит лук, кокосы и баклажаны, как поживают различные растения в саду, — вопросами, которые прежде аппамма адресовала Кришану и его матери и на которые Рани, в отличие от них, была вынуждена отвечать. Глаза, уши, руки и ноги Рани заменяли выздоравливающей аппамме собственные органы движения и чувств, с их помощью она стала активнее участвовать и лучше разбираться не только в домашних делах, но и осознавать, что происходит за пределами дома. Благодаря Рани расширились ее представления о мире, отныне в него входили север и восток, районы страны, где она выросла, жила с мужем и откуда уехала давным-давно. От Рани аппамма узнала подробнее о войне, Килиноччи и Джаффне, о том, как жили люди на территориях под контролем «Тигров», как там сейчас, под контролем правительства, благодаря Рани аппамма начала читать газеты, чаще смотреть вечерние новости, интересоваться политикой, вдобавок обзавелась собственными политическими воззрениями, чего на памяти Кришана за ней не водилось. Эти познания, ощущение причастности к жизни вкупе с круглосуточным присутствием компаньонки, с кем можно беседовать, смотреть телевизор, спорить, делиться мнениями, шутить, придали аппамме сил, улучшили настроение, она не только оправилась, но стала бодрее, чем была до поездки в Лондон. Она окрепла, стала подвижнее, моложавее, энергичнее прежнего, и стало ясно, что в последние годы она сдала не столько из-за того, что постарела, сколько из-за того, что не выходила из дома, сидела одна-одинешенька, ничего не делала, ни с кем не общалась: именно это и привело к истощению ее сил куда быстрее, чем какой бы то ни было физический процесс.

Кришан вспомнил, как однажды, когда аппамма уже совершенно оправилась, он утром зашел к ней в комнату и застал их с Рани за разговором: обе, казалось, были в добром расположении духа, Рани объясняла аппамме, что к чему в том фильме, который они только что досмотрели. Кришан поздоровался с Рани, спросил бабку, как ей спалось, а та с деланым отчаянием театрально шлепнула себя по лбу и с лукавой улыбкой ответила, что всю ночь провозилась с Рани, можно подумать, это она сиделка Рани, а не наоборот. Кришан нервно покосился на Рани, не зная, как она отреагирует на это заявление, но Рани тоже улыбалась, отчасти от смущения, отчасти от того, с каким оживлением аппамма описывала случившееся. Ночью меня разбудили стоны и крики, продолжала аппамма, я испугалась, думала, в дом залезли воры, а то и стряслось чего похуже. Я села в кровати, никак не соображу, откуда шум, потом повернулась, смотрю, а это Рани вопит, ей опять приснился кошмар. Ну, я подошла, трясу ее за плечо, бужу, она проснулась, но успокоилась не сразу. Так мы больше и не уснули, Рани всю ночь ворочалась, что-то громко бормотала и еще дважды просыпалась с криками. Рани-то хорошо, продолжала аппамма, притворяясь расстроенной, но с широкой улыбкой, Рани днем отоспится. А мне что прикажешь делать, я-то днем не усну, мне-то как быть? Они тогда посмеялись над шутливым рассказом аппаммы, но Кришан несколько встревожился, он знал, что Рани снятся в кошмарах последние месяцы войны, чаще всего гибель младшего сына, иногда что-то такое, что она видела или слышала. Он-то считал, что на подобные темы следует рассуждать с величайшей серьезностью, к таким темам следует подходить торжественно и величаво, как на похоронах, и его смущало легкомыслие, с каким их касалась аппамма. Тогда он еще жил и работал на северо-востоке, перевидал множество тех, кто, как и Рани, пострадал от войны, но ни с кем не сблизился настолько, чтобы ему рассказывали о пережитом. И лишь после того, как Кришан перебрался в Коломбо, пожил под одной крышей с аппаммой и Рани и понаблюдал за развитием их отношений, ему пришло