только на подоконниках, но и на полу, на ступеньках крыльца и даже вдоль садовых дорожек. Соседки заходили и ахали: красиво, красиво. Только не лень тебе еще и эту заботу на шею вешать? Или других мало? Вон – огурцы пошли, пора банки закрывать…

Да закрывала она банки, закрывала! И c огурцами, и с помидорами, и с салатами. Но почему при этом надо отказываться от цветов?!

Еще больше цветов раздражал соседок аквариум. Нет, подумайте только – балуется, точно дитя. На рыбок любуется. Да ладно бы аквариум был маленький, а то – больше метра в длину. Это же сколько с ним мороки!

А она смотрела на плавающих рыбок и думала: вот где жизнь! Плавают себе среди красоты. Не то что люди…

Во второй дом Рита приезжала копать картошку, рубить уток и кур и делать из них тушенку.

Уток и кур с каждым годом становилось все больше, а этим летом свекровь еще и бычков завела. Одной ей с разросшимся хозяйством было не справиться, и Славик, ее сын (а ее, Риты, муж), до того наезжавший в Каменку время от времени, поселился там насовсем. А наезжать стал к жене – примерно раз в неделю.

И привыкнуть к этому Рита никак не могла. Нет, она не скажет про себя, что одиночество ей в тягость (оттого и с работы ушла без сожаления, а еще оттого, что на платках она заработает больше, чем на грошовой должности медсестры). Но вот просыпаться одной ей совсем не по душе. И ходить вечером по двору и дому, запирая все калитки и двери, – тоже приятного мало. Это всегда делал муж, и она всегда при этом думала: хорошо! Словно защитную стену вокруг нее возводит. За мужем и впрямь – как за каменной стеной.

А теперь?..

И он-то, он-то, – думала она дальше, – неужто ему все равно, где жить? Неужто совсем в ней не нуждается? Для кого она создавала весь этот рай – для одной себя, что ли?

Временами она говорила себе: все, приедет сегодня – я и дверей не открою. Пусть живет со своей мамашей… Они за скотиной уже белого света не видят… Приезжает – и все ей кажется, что от него навозным духом несет, хоть он и в чистой рубахе, и летний душ в мамашином огороде соорудил, а значит, перед поездкой в город помылся.

«Город – ха!» – говорит Славик по поводу их общего места жительства. И звучит это «ха» с таким пренебрежением! Только Рита с такой постановкой вопроса совсем не согласна. Да, невелик их городок, однако и не деревня. На центральных улицах асфальт, народ в грязи не тонет. На их окраинной улице асфальта нет, ну так ведь не все сразу. Зато до центра дошел, и хочешь – постригайся в парикмахерской, хочешь – обувку в ремонт неси, хочешь – в магазин заходи.

Магазинов в городе много. Может быть, даже чересчур много – и в бывшем кинотеатре магазин, и в бывшем книжном бытовыми товарами торгуют, и в ДК по выходным торговля идет… Что делать – время такое. Зато кто хочет – торгует, а не хвосты коровам крутит…

Торговать Славик, конечно, не будет ни за что. Он привык к машинам и железкам и ни за что бы своей работы не оставил, если бы она не оставила его: автоколонну, как и многое другое в городе, с началом всяческих перемен в государстве упразднили.

Ну, так другую работу мог бы поискать, чем к родимой мамочке ехать.

Да только ли мамочка в Каменке его держит? На прошлом базаре ей шепнули: смотри, молодых баб в Каменке много… Верка так и вовсе глаз с него не сводит. А ты же помнишь…

Еще бы ей не помнить! Верка как втюрилась в Славика в восьмом классе…

После выпускного она, Рита, сильно опасалась, что Славик пойдет провожать домой как раз-то Верку, а не ее. В городе выпускники встречают рассвет на мосту через Хопер, а каменские ходят на Излучину. Там, на Излучине, речка делает крутой поворот, образуя такую уж хорошую полянку – ровненькую, заросшую травой и цветами, молодыми дубками украшенную. Здесь выпускники всегда и разводят костер, поют песни. Разговаривают.

И обычно бывает так: на Излучину идут все вместе, гурьбой, а возвращаются – кто с кем хочет. Вот она и боялась, что Славик – с Веркой…

Но он провожал в ту ночь, вернее, в то утро, ее.

У дома, под сиренью, целовались…

Тем же летом уехали в райцентр: она училась на медсестру, а он на водителя. И как только устроились потом на работу, сыграли свадьбу.

Ее родители тоже вскоре переехали в райцентр.

Так что третий ее дом – как раз родительский.

Мама в последнее время сильно сдала. Сердце пошаливает, в голове шумит. Ноги совсем отказывают, долго стоять у плиты ей невмоготу. Два раза в неделю дочь прибегает, чтобы сварить родителям горячего. Яичницу и отец пожарит, картошку в мундирах тоже сообразит, а вот борща или супа…

Рита варит, мать вяжет – несмотря на все недомогания, спиц из рук она не выпускает.

– Твой приезжал в выходные?

– А как же…

– «А как же»… Пора бы уж и за ум взяться. Люди из села, а он наоборот.

– Мам, ну ты же знаешь: автоколонну закрыли, людей поувольняли.

– Многих поувольняли, да все как-то поустраивались, – не сдается мать. – Назад в село – это уж дураком надо быть.

Рита и сама так считала: назад в село – это расписаться в собственном бессилии, это признать, что в городе ты оказался не нужен. Это и правда признать себя дураками. Но одно дело – думать так про себя, другое – выслушивать от матери. Могла бы и не высказываться, могла бы подумать, чем это может обернуться для дочери. Не-е-т, у матери что на уме, то и на языке. Вот и сейчас – режет, как ножом. Уже до государственного строя добралась…

– Оно и при колхозах не больно хорошо жилось. Свое здоровье я где потеряла? Да на колхозных полях. Одной свеклы сколько переполола. Но с нынешним временем…

Мать даже спицы положила на колени:

– Но с нынешним временем не сравнить, не-е-т! Не поймешь, кто и руководит хозяйством: то волгоградские, то московские хозяева… Чеченцев кругом полно, как будто своих, русских, не хватает.

Отец недовольно крякнул. Сколько себя помнит Рита – свой протест против чего бы то ни было он выражал именно так. Мать не преминула