близко не входила вербовочная работа, но Файмонвилл решил вспомнить прошлое. Полковник выдал себя за советского гражданина, а после спектакля пригласил “Электрика” в свою квартиру, где ненавязчиво попытался установить его данные и разведывательные возможности. Как и следовало ожидать, приманка НКГБ выглядела весьма привлекательно. Агент якобы желал жить широко, но испытывал определенные финансовые сложности, располагая при этом доступом к государственным секретам СССР. Американец решил продолжить контакт и отвез “Электрика” домой на своей машине, причем по дороге проверялся и раскрыл наличие профессиональных навыков выявление наружного наблюдения. Поведение Файмонвилла следует оценить как глубоко дилетантское. Прежде всего, верхом легкомыслия являлось проведение в его статусе даже не вербовки, а только прощупывания незнакомого человека, поскольку это могло скомпрометировать (а фактически и скомпрометировало) миссию Соединенных Штатов по ленд-лизу. Далее, профессионал должен был знать, что наружное наблюдение зачастую и устанавливается только для того, чтобы объект продемонстрировал имеющуюся у него специальную подготовку и выявил тем самым свою принадлежность к разведке. Именно это и произошло в данном случае. Кроме того, полковник раскрыл “Электрику” круг интересовавших его вопросов и позволил выявить некоторые свои связи, а также буквально подставился под дезинформацию контрразведки. В результате не только разведка США понесла определенный урон, о котором в то время еще не подозревала, но и НКГБ убедился, что прибывшие в СССР американцы практически поголовно занимаются шпионажем. Дальнейшие действия контрразведки были совершенно адекватными. Она окружила весь персонал американских дипломатических и военных учреждений плотной сетью своей агентуры, причем работала на опережение и заблаговременно создавала агентурные позиции в местах вероятного появления граждан США. Разработка велась весьма основательно и начиналась еще до прибытия сотрудников посольства и миссий в СССР. Поскольку их списки представлялись в НКИД заблаговременно, НКГБ через резидентуры в Вашингтоне и Нью-Йорке успевал выяснять биографические данные этих людей, этапы карьеры, особенности их характера, сильные стороны и возможные уязвимые места, наклонности и иные, даже отрывочные и на первый взгляд малозначительные сведения. В ряде случаев это помогло оказать сильное психологическое воздействие на объекты, когда, например, в Мурманске сотруднику военно-морской секции миссии США сообщали о пристрастиях его друга в Канзасе или о дальнейшей судьбе оставленной им пять лет назад любовницы. Подобные методы создавали у многих ощущение своей незащищенности в любом уголке мира перед всесильной и всезнающей организацией и в ряде случаев способствовали успешному проведению вербовок. Сотрудники посольства Соединенных Штатов в Москве находились под особым контролем. Сил 2-го управления НКГБ и УНКГБ по Москве и Московской области вполне хватало на то, чтобы завести дела агентурной разработки на весь без исключения дипломатический корпус и технический персонал и обставить их агентурой. При этом не делалось разницы между установленными разведчиками и сотрудниками посольства, на которых не имелось никаких компрометирующих материалов. Подобный масштаб разработки был применен впервые и принес по сравнению с затраченными ресурсами весьма скромные результаты, однако позволил получить большой задел информации для послевоенных агентурных операций.

1943 год в советско-американском и советско-британском разведывательном сотрудничестве явился во многих отношениях этапным. К его окончанию бывший майор Мичела стал уже генералом и отбыл в Вашингтон на должность начальника советской секции МИД, а еще больший недоброжелатель СССР Йитон возглавил в армии США секцию по обмену научно-технической информацией с Советским Союзом. Летом 1943 года в Москву прибыл новый постоянный руководитель “Миссии 30” генерал Клиффорд Ле Кесно Мартель, враждебно настроенный к “азиатам, которых мы никогда не понимали”[439]. Его хорошо принял Сталин, но генерал, тем не менее, ощущал себя буквально в стане врага и сразу же превратил миссию в подобие военного лагеря. Мартель явно собирался продемонстрировать Лондону нежелание СССР сотрудничать, однако ГРУ вовремя успело сделать встречный шаг и выдвинуло предложения, которые британцы не смогли принять из-за ограниченности своих возможностей. Новый руководитель “Миссии 30” являлся признанным авторитетом в теории танковой войны, а одна из его книг до войны даже вышла в Воениздате. Кроме резкого и почти демонстративного неприятия советского режима, он отличался крайней эксцентричностью и везде рассказывал о своих охотах на тигров. В то же время Мартель оказался большим любителем командовать и попытался подмять своего номинального подчиненного контр-адмирала Дугласа Фишера, руководившего военно-морской секцией миссии. Однако здесь его постигла неудача. Равный ему по званию старший офицер другого ведомства Фишер прекрасно знал местную ситуацию, плодотворно сотрудничал с ВМФ СССР и не собирался уступать пришельцу. 16 июня произошло еще одно неприятное для Мартеля событие. На должность руководителя авиационной секции “Миссии 30” прибыл маршал авиации Джон Баббингтон, превосходивший по званию своего номинального начальника. Кроме того, энергичный маршал был полон решимости защищать свои позиции, и вскоре все три ветви британской военной миссии увязли в ожесточенных кабинетных интригах. От этого выиграл лишь СССР, поскольку желавший утвердить свое превосходство над подчиненными Мартель передал советской стороне секретный британский скоростной бомбардировщик “Москито”. Это буквально взбесило Баббингтона, но в итоге руководитель миссии все же одержал верх над авиатором. В сентябре, через три месяца после своего прибытия в Москву, маршал возвратился в Лондон. Все это время Советский Союз демонстрировал, что все происходящее его не касается, и продолжал давать дозированную информацию по собственным вооружениям и составу сил вермахта. Летом англичане детально изучили средний танк Т-34 и фронтовой истребитель Як-3, получили экземпляр противотанкового ружья и некоторые образцы реактивных снарядов. Обмен происходил на взаимной основе. Руководителю советской военной миссии в Лондоне контр-адмиралу Н. М. Харламову англичане вручили экземпляр “Энигмы”, а два криптографа готовились отправиться на стажировку в Великобританию (без допуска в Блечли-Парк). Однако, как уже указывалось, советская сторона строго соблюдала нейтралитет по отношению к Японии и неизменно отклоняла все исходившие от союзников предложения о сотрудничестве по этому направлению.

В самом конце 1943 года ответственный за контакты с британцами представитель ВМФ СССР по ошибке вручил им вместо отчета секретную инструкцию наркомата на семи страницах, регламентирующую тактику переговоров с союзниками. В документе имелся список тем, действительно интересовавших советский флот, но обычно маскировавшихся второстепенными вопросами. Кроме того, в инструкции содержалось недвусмысленное указание не предоставлять британским и американским офицерам никакую важную информацию, что, в общем, подтверждало существовавшие и раньше подозрения. Документ наглядно демонстрировал истинную позицию СССР в разведывательном партнерстве с Западом и вызвал среди сотрудников “Миссии 30” сенсацию. Встал вопрос, как вести себя дальше. Раздувать скандал явно не стоило, поскольку британцы и сами были далеко не безгрешны, поэтому вначале они собирались с невинным видом вернуть документ и таким способом получить психологическое преимущество над советской стороной в дальнейших взаимоотношениях. Однако Мартель и