Тут и ссылки на архивы «Смерша», в которых Богомолов, судя по всему, никогда не бывал, и на заключение экспертизы, которой никогда не было. Владимир Осипович замечательно блефовал. Кто поверит, что в военных архивах выписки из истории болезней психически больных встречаются едва ли не так же часто, как продовольственные аттестаты! Но, как кажется, о советской психиатрии он знал не понаслышке. Вполне возможно, что именно в одной из психиатрических лечебниц Войтинский провел 1944–1946 годы. Почему именно этот период? Сейчас увидим.

Есть единственная фотография Владимира Богомолова в солдатской гимнастерке с погонами. Погоны в Красной Армии были введены Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 года, но реально появились в войсках не ранее февраля — марта. Скорее всего, этот снимок сделан летом 1943 года, вскоре после призыва Войтинского и получения им военной формы.

Согласно сводной базе данных безвозвратных потерь Министерства обороны, Владимир Иосифович Богомолов, рядовой (в графах «Должность и специальность» и «Партийность» — прочерки, 1924 года рождения, уроженец г. Москвы, призванный 15 июня 1943 года Акташ-ским райвоенкоматом Татарской АССР, пропал без вести в феврале 1944 года (первоначально в документе стояла дата 31.12. 43 г., но она зачеркнута). В графе «Ближайшие родственники» указана мать, Надежда Павловна Богомолец, проживающая по адресу: улица Фрунзе, дом 13, квартира 9. Документ, где содержатся все эти данные, называется «Именной список безвозвратных потерь личного состава» от 30 декабря 1946 года, вместо названия полка проставлено «Приемная», из чего следует, что это список тех военнослужащих, чья судьба выяснялась по запросам родственников (http://www.obd-memorial.ru/Memorial/Memorial.html). Следовательно, к концу 1946 года судьба Владимира Иосифовича его матери, скорее всего, еще не была известна.

Сам Богомолов, как мы увидим дальше, проявлял повышенный интерес к Костроме. Может быть, именно там ему довелось провести последние годы войны?

С новым знанием биографии писателя еще раз видишь, что «Момент истины» — это все-таки красивая сказка на военную тему. Критик Игорь Дедков, сам житель Костромы, записал в дневнике 13 апреля 1980 года: «Прочитали с Томой книжку Н. Решетовской (имеются в виду мемуары второй жены Солженицына «Солженицын. Обгоняя время». — Б.С.). Там упоминается Кострома, где А.И. учился на артиллерийских курсах в 1942 году. Кстати, где-то в эту же пору или годом позже в Костроме побывал Богомолов, приезжавший в Песочную набирать разведчиков. Вероятно, он кого-то сопровождал из офицеров, потому что сам тогда был крайне молод». В действительности Войтинский мог попасть в Кострому не ранее середин 1943 года, так как до середины июня 1943 года вместе с матерью находился в эвакуации на территории Татарской АССР. Скорее всего, это произошло уже после февраля 1944 года. Но, конечно, офицером он тогда никак не мог быть, так как до февраля 1944 года оставался рядовым. Интерес Богомолова к Костроме подтверждается в ряде дневниковых записей Дедкова. Так, 11 ноября 1983 года он отметил: «За несколько дней до праздников отправил В.О. (Богомолову. — Б. С.) бандероль с путеводителем, старыми костромскими открытками и со справками (составил Виктор — сын И.А. Дедкова. — Б.С.) по госпитальным костромским зданиям». Богомолов, очевидно, искал какое-то конкретное здание, в котором он, вероятно, был в годы войны. В примечании к дневнику Дедкова утверждается, что «В.О. Богомолов в конце войны лежал в одном из костромских военных госпиталей».

Тут стоит подчеркнуть, что принципиальное отличие романа Богомолова и мемуаров Рабичева заключается не только в жанре. Разумеется, художественное произведение никогда не может быть равно воспоминаниям с точки зрения фактической точности. Но, что еще важнее в данном случае, Рабичев показывает войну действительно без прикрас, без какой-либо романтики или героики. Когда он вспоминает, например, свое пребывание в военном училище, то не скрывает ни муштры, ни чисто бытовых трудностей, ни постоянного чувства голода, ни многих совсем уж неприглядных неудобных для чтения деталей, вроде того, как курсанты помочились в сапоги старшине, доставшего их бессмысленной муштрой. А чего стоит описание переправы вброд через Березину под Борисовом! Здесь только грязь, пот, слезы, кровь, страдание, неимоверная тяжесть ратного труда, причем отнюдь не на поле боя: «…За холмом спуск, пологий берег реки, но что за картина? Верещагин — «Шипка» или другая — с черепами?

Но здесь что-то другое — никем никогда не виданное и ни в какие рамки разума не укладывающееся.

Тысячи голых черных мужчин и женщин вперемежку с черными сопротивляющимися лошадьми, с черными минометами, автоматами, пушками, повозками, от берега к берегу несущие на руках телеги с грузами, плывущее в воздухе обмундирование. Черные потому, что черная грязь, водоросли, глина и тина превратили воду в жижу, подобную сметане. Крики, свист, ржание и голые, похожие на зверей, орангутангов, ругающиеся, скользящие, что-то теряющие, ныряющие, а наверху, на противоположном берегу, катающиеся по траве, не на грязь же одевать свои кальсоны, юбки и гимнастерки.

И еще, было у меня впечатление, что это черти в адском котле или вакханалия, или, как черви в банке, впрочем, кто черти, кто грешники, а кто праведники, разобраться было нельзя.

А фыркающие лошади напоминали мне драконов.

Помню, как сбросили мы с себя всю одежду, как распрягали лошадей и переводили их одну за другой на противоположный берег, как, голые, на руках переносили разгруженные телеги, радиостанции, катушки кабеля, автоматы, ящики с гранатами и патронами, телефонные аппараты; ноги скользили; задыхаясь, оступались, захлебывались попадающей в рот, нос и уши черной грязью и никак не могли откашляться.

Туда — обратно, туда — обратно.

Как и где отмывал я с себя грязь, не помню».

Что ж, картина действительно инфернальная. Для романа Богомолова она была бы совершенно излишней, так как подобные эпизоды вызывают у читателей отвращение к тексту.

Придумана целиком, конечно, четверка мушкетеров-смершевцев. Может быть, в младшем из них, лейтенанте Блинове, отразились какие-то черты Леонида Рабичева, а приводимые в романе блиновские письма — это, возможно, измененные цитаты из переданных Богомолову раби-чевских военных писем. В целом же богомоловские смер-шевцы соотносятся с настоящими бойцами контрразведки примерно так же, как герои Александра Дюма с настоящими королевскими мушкетерами XVII века. Мой добрый знакомый, редактор и искусствовед, Юрий Максимилианович Овсянников, прошедший всю войну от звонка до звонка младшим офицером, ныне, к несчастью, уже покойный, вспоминал, что те смершевцы, с которыми довелось встречаться, не то что по-македонски, а просто толком стрелять не умели. Мало соответствует действительности финальный эпизод встречи «великолепной четверки» капитана Алехина с группой «Неман». Подумайте, какая наиболее естественная реакция у нормальных немецких шпионов, когда в