Мы обязательно должны там побывать! Или – даже еще лучше – что ты думаешь о предложении отправиться на побережье? У моей кузины Амелии есть небольшая вилла – хотя, пожалуй, я лучше назову ее лачугой, чтобы умерить твои ожидания, – в горах возле Лайм-Риджиса[61]. Мы могли бы остановиться там, пока не спадет эта ужасная жара. Ты должна поехать со мной! Нет ничего лучше морских купаний, чтобы как следует взбодриться. Напиши мне сразу, если согласна. Поедем только мы, девочки.

Алистер был в восторге, когда она показала ему письмо.

– Милая старушка Кора, – сказал он. – Уверен, ты получишь огромное удовольствие.

– Думаешь, мне следует принять приглашение?

– Ну конечно, – удивленно проговорил Алистер. – Если, разумеется, ты этого хочешь. Я буду скучать по тебе, но если ты пообещаешь не слишком там задерживаться…

Он улыбнулся и с довольным видом поцеловал жену. Ирен вообще не хотелось куда-либо ехать, но она постаралась отогнать от себя эти мысли. Кора была достаточно словоохотлива, и, конечно, ее компания как нельзя лучше подходила, чтобы утолить потребность Ирен в общении. Правда, смущала необходимость притворяться, что у нее все в порядке, перед кузиной Амелией. К тому же Ирен не знала, как ее примут хозяева виллы и как отнесутся к обществу новоявленной миссис Хадли. Она представила себе перешептывания и едва слышные смешки за своей спиной. Тем не менее, хотя это и стоило ей внутренних усилий, Ирен все-таки прошла в свой кабинет, достала почтовую карточку и написала, что принимает приглашение. Когда она была подростком, мать часто советовала изображать нужное чувство в ожидании, когда оно придет на деле. Или продолжать притворяться, если этого не случится.

Каждый раз, когда Ирен решалась сделать что-либо новое: проехаться верхом, познакомиться с кем-то, обменяться вежливым словом с Нэнси, – Алистер выглядел счастливым. Он был доволен, что жена работает над собой, что ей, судя по всему, стало легче, что она наконец осваивается в доме. А Ирен, в свою очередь, стала замечать, что, делая Алистера счастливым, она тоже чувствует себя немного лучше. Впрочем, ее по-прежнему мучили душевные терзания. По двадцати раз на дню Ирен говорила себе, что не в силах принять того, что и Усадебная ферма, и брак с Алистером отныне стали частью ее жизни, превратились в сегодняшнюю реальность и единственное будущее, которое у нее есть. И ей не верилось, что когда-нибудь она сумеет с этим примириться. Она чувствовала, что в любой момент ее может захлестнуть волна отчаяния, утащить ее за собой на самое дно и ей будет оттуда не выбраться.

На следующее утро, когда Ирен объявила, что собирается навестить Луизу Картрайт, жену доктора, теплая одобрительная улыбка Алистера стала наградой за принятое решение. Она же должна была помешать Ирен пойти на попятный.

– Браво, Ирен, – сказал он. – Луизе всегда нравился малиновый лимонад Клары. Ты можешь взять для нее бутылку у нас в кладовой.

По совету мужа Ирен отправилась в путь пешком, поскольку пока еще она не чувствовала себя в седле достаточно уверенно, чтобы ездить верхом. Тропа, ведущая к коттеджу Родник, была слишком крутой для двуколки, и, чтобы добраться до него по дороге, пришлось бы делать огромную петлю через Форд. Солнце палило немилосердно, и Ирен шла очень медленно. Во-первых, чтобы не взмокнуть, как шайр, а во-вторых – и это было главным, – потому что теперь, когда она находилась вне дома и была предоставлена самой себе, ее охватило паническое беспокойство. Она мучительно подбирала возможные темы для беседы на тот случай, если разговор зайдет в тупик. Погода, конечно. То, что Пудинг учит ее ездить верхом. Огромная занятость единственного в округе врача. Лучшие места для покупок в Чиппенхеме. На этом ее воображение иссякло. Помимо прочего, она очень боялась невзначай упомянуть о Дональде, брате Пудинг. Несколько дней назад Ирен хотела поговорить с ним о цветах для дома, но его ужасные шрамы так ее поразили, что она не смогла выдавить из себя ни слова. Кроме того, она сообразила, что молодой человек не в своем уме, и отступилась, ругая себя за свою затею. Что можно сказать матери о сыне, который так сильно пострадал на войне? Ирен молилась, чтобы Луиза не стала поднимать эту тему.

Однако когда угрюмая служанка Картрайтов провела Ирен туда, где ее хозяйка безвольно сидела в садовом кресле, стало очевидным, что та вовсе не собирается говорить о Дональде. Или о чем-либо другом. Когда ни одна из приветственных фраз Ирен не встретила должного ответа, гостья села в гнетущей тишине, совершенно обескураженная. Ее сердце учащенно билось, и она даже не представляла себе, как должна действовать дальше, хотя мысли с бешеной скоростью проносились в мозгу. В конце концов миссис Картрайт наклонилась вперед, покачала головой и сказала:

– Но кто вы такая, юная леди? Не понимаю, почему вы отказываетесь представиться.

Ирен повторила свое имя, но миссис Картрайт лишь снова с потерянным видом покачала головой.

– Не слишком хороший день, – извинилась служанка, выводя Ирен. – Лучше, наверное, зайти в другой раз. Может, вам повезет. Спасибо, что заглянули. Я скажу доктору о вашем визите, ему будет жаль, что вы с ним разминулись.

Ирен прошла несколько ярдов вниз по склону и, убедившись, что на нее никто не смотрит, расплакалась. Отчаяние захлестнуло ее. Она чувствовала себя потерянной и измученной и в то же время ощущала облегчение оттого, что непростая ситуация, в которой она оказалась, теперь позади. Но затем она подумала о Пудинг, которой приходилось заботиться и о больной матери, и о брате, и заставила себя унять рыдания. Не себя ей следовало жалеть. С чувством досады она вспомнила, как предложила намекнуть матери Пудинг, чтобы та отвезла дочь в Лондон.

К тому времени как она вернулась на Усадебную ферму, Ирен по-настоящему рассердилась. И в первую очередь на себя – за то, что она бесполезна и всегда готова ляпнуть что-нибудь неподходящее, за то, что ее пугает все незнакомое, за то, что она доставила беспокойство миссис Картрайт и привела больную в замешательство. Ирен было также обидно, что ей никто не потрудился сообщить о том, какого именно рода недомоганием страдает миссис Картрайт. Алистер должен был ей сказать. Кларе, экономке, тоже необязательно было держать язык за зубами. И Нэнси, конечно, следовало ей помочь. Увы, та лишь слегка улыбнулась, когда Ирен объявила о своем намерении посетить дом Картрайтов. Возможно, она находила ситуацию забавной или таила в душе злой умысел, что проявилось блеском в ее глазах. Теперь, когда Ирен вспомнила об этом недобром блеске, такое предположение показалось ей весьма вероятным. Дрожа от негодования, Ирен отправилась на поиски Нэнси, сама еще не зная, что ей скажет. И пусть она будет выглядеть глупо, но все равно ей хотелось объясниться начистоту. Она прошла в дальнюю гостиную, где у Нэнси стоял стол и хранились книги, но тетки мужа там не оказалось. В комнате было невероятно жарко и душно. Озадаченная, Ирен подошла к камину, в котором догорали последние угли. Она села в кресло, стоявшее рядом, взяла кочергу и поворошила золу. Почему Нэнси решила разжечь камин в такой теплый день, было загадкой. В золе виднелись обрывки бумаги и еще что-то синее – этот цвет на секунду привлек внимание Ирен, показавшись ей очень знакомым.