ненавистный, ненавистный! — и она выбежала из класса с новым взрывом плача.

Том стоял неподвижно, несколько взволнованный этим натиском. Вскоре он сказал себе:

— Что за странная дура эта девушка! Никогда не поролась в школе! Черт возьми! Что такое порка! Все девочки — ужасные трусихи и — неженки. Ну,

конечно, я не собираюсь рассказывать старому Доббинсу об этой маленькой дурочке, потому что есть другие способы поквитаться с ней — это не так уж подло; но что из этого? Старина Доббинс спросит, кто это порвал его книгу. Никто не ответит. Тогда он поступит так, как поступает всегда — спросит сначала

одну, а потом другую, и когда он придет к нужной девушке, он узнает это без всяких объяснений. Лица девушек всегда говорят о них. У них нет никакого выдержки. Ее высекут. Что ж, для Бэкки Тэтчер это своего рода затруднительное положение, потому что выхода из него нет.

Том еще немного поколебался, а затем добавил: “Впрочем, ладно; она хотела бы

увидеть меня именно в таком положении — пусть попотеет!”

Том присоединился к толпе сорванцов снаружи. Через несколько мгновений

прибыл учитель, и начался урок. Том не испытывал сильного интереса к учебе. Каждый раз, когда он украдкой бросал взгляд на женскую половину комнаты, лицо Бэкки беспокоило его. Учитывая все обстоятельства, он не хотел жалеть ее, и все же это было все, что он мог сделать, чтобы помочь этому. Он не мог вызвать никакого ликования, которое действительно было бы достойно этого названия. Вскоре была найдена книга по правописанию, и некоторое время после этого мысли Тома были полностью заняты его собственными делами.

Бэкки очнулась от летаргии отчаяния и проявила большой интерес к

происходящему. Она не ожидала, что Том сможет выпутаться из своих неприятностей, отрицая, что он сам пролил чернила на книгу; и она была права. Отрицание, казалось, только усугубило положение Тома. Бэкки предположила, что была бы рада этому, и попыталась поверить, что рада этому, но обнаружила, что не уверена. Когда дошло до самого худшего, у нее возникло желание встать и донести на Альфреда Темпла, но она сделала над собой усилие и

заставила себя не шевелиться — потому что, сказала она себе, “он обязательно расскажет о том, что я порвала фотографию. Я бы не сказал ни слова, даже ради спасения его жизни!”

Том получил свою порку и вернулся на свое место совсем не с разбитым сердцем, потому что он подумал, что, возможно, он сам неосознанно испачкал чернила в учебнике правописания в какой-то драке с товарищем — он отрицал это ради формы и потому, что таков был обычай, и придерживался отрицание из принципа.

Прошел целый час, учитель сидел, кивая на своем троне, воздух был сонным от

гула учебы. Мало-помалу мистер Доббинс выпрямился, зевнул, затем отпер свой стол и потянулся за книгой, но, казалось, не решил, брать ее или оставить. Большинство учеников лениво подняли глаза, но среди них было двое, которые пристально следили за его движениями. Мистер Доббинс некоторое время рассеянно перебирал пальцами свою книгу, затем достал ее и устроился в кресле, чтобы почитать. Том бросил взгляд на Бэкки. Он видел, как загнанный и беспомощный кролик выглядел так же, как она, с пистолетом, направленным

ей в голову. Он мгновенно забыл о своей ссоре с ней. Быстро — надо что-то делать! Это надо сделать в мгновение ока! Но сама неизбежность чрезвычайной ситуации парализовала его изобретение. Хорошо! У него было вдохновение! Он подбежит, схватит книгу, выскочит в дверь — и был таков! Но его решимость поколебалась на одно короткое мгновение, и шанс был упущен -

учитель открыл том. Если бы только у Тома снова была упущенная возможность! Слишком поздно. Он сказал, что теперь Бэкки ничем не поможешь. В следующее мгновение учитель повернулся лицом к классу. Все глаза опустились под его пристальным взглядом. В этом было что-то такое, что повергало в ужас даже невинных. Наступила тишина, пока можно было сосчитать до десяти — учитель собирал свой гнев. Затем он заговорил: “Кто порвал эту книгу?”

Не было слышно ни звука. Можно было бы услышать, как упала булавка. Тишина продолжалась; учитель осматривал лицо за лицом в поисках признаков вины.

— Бенджамин Роджерс, ты порвал эту книгу?

Отрицание. Еще одна пауза.

— Джозеф Харпер, не вы ли?

Еще одно отрицание. Беспокойство Тома становилось все более и более сильным под медленной пыткой этих разбирательств. Учитель окинул взглядом ряды мальчиков — немного подумал, затем повернулся к девочкам:

— Эми Лоуренс?

Покачание головой.

— Грейси Миллер?

Тот же знак.

— Сьюзен Харпер, это ты сделала?

Еще один минус. Следующей девушкой была Бэкки Тэтчер. Том дрожал с головы до ног от возбуждения и ощущения безнадежности ситуации.

— Ребэкка Тэтчер” (Том взглянул на ее лицо — оно было белым от ужаса) — ты

порвала — нет, посмотри мне в лицо (ее руки поднялись в мольбе) — ты порвала эту книгу?”

Мысль молнией пронзила мозг Тома. Он вскочил на ноги и закричал: “Я

сделал это!”

Класс в недоумении смотрела на эту невероятную глупость. Том постоял мгновение, чтобы собраться с мыслями; и когда он шагнул вперед, чтобы приступить к наказанию, удивление, благодарность, обожание, светившиеся в глазах бедняжки Бэкки, казалось, были достаточной платой за сотню порок.

Вдохновленный великолепием своего собственного поступка, он безропотно перенес самую безжалостную порку, которую когда-либо проводил даже мистер Доббинс; а также с безразличием воспринял дополнительную жестокость приказа оставаться на два часа после окончания школы. Он знал, кто будет ждать его там, у ворот, когда его заточение кончится, и потому не считал двухчасовую скуку слишком тяжкой…

В ту ночь Том лег спать, планируя месть Альфреду Темплу; потому что Бэкки со стыдом и раскаянием рассказала ему все, не забыв о своем собственном предательстве; но даже страстное желание отомстить вскоре уступило место более приятным размышлениям, и он наконец заснул с последними словами Бэкки, сонно звучащими в его голове, в его ухо:

— Том, как ты мог быть таким благородным!

Глава 21

Приближались каникулы. Школьный учитель, всегда суровый, стал строже и

требовательнее, чем когда-либо, потому что он хотел, чтобы школа хорошо показала себя в день “экзамена”. Его розги и линейка теперь редко бездействовали — по крайней мере, среди младших учеников. Только самые юноши и юные леди восемнадцати-двадцати лет избежали порки. А бил мистер Доббинс больно, мускулы у него были здоровые, так как до старости ему было далеко, хотя он и прятал