под париком обширную сияющую лысину. По мере приближения великого дня вся тирания, которая была в нем, вышла на поверхность; казалось, он получал мстительное удовольствие, наказывая за малейшие недостатки. Следствием этого было то, что младшие мальчики проводили свои дни в ужасе и страданиях, а ночи — в замыслах мести. Они не упустили ни одной возможности причинить вред учителю. Но он все время был впереди. Возмездие, которое следовало за каждым мстительным успехом, было настолько стремительным и величественным, что мальчики всегда покидали поле битвы с большими потерями. Наконец они сговорились и разработали план, который обещал ослепительную победу. Они поклялись в присутствии мальчика, малевавшего вывески, рассказали ему о схеме и попросили его помощи. У него были свои причины для радости, потому что учитель жил в семье его отца и дал мальчику достаточно причин ненавидеть его. Жена учителя через несколько дней отправится с визитом в деревню, и ничто не помешает этому плану; он всегда готовился к большим событиям, любил подкрепляться спиртными напитками, и ученик живописца обещал, что накануне экзамена, как только педагог охмелеет и уснет в своем кресле, он “сделает всю эту штуку”, а потом разбудит его и препроводит в школу.

Со временем подоспел интересный случай. В восемь часов вечера здание школы было ярко освещено и украшено венками и гирляндами из листвы и цветов. Учитель восседал на троне в своем огромном кресле на возвышении, позади него стояла классная доска. Он выглядел вполне бодрым. Три ряда скамеек с

каждой стороны и шесть рядов перед ним были заняты высокопоставленными лицами города и родителями учеников. Слева от него, позади рядов горожан, находился просторная временная платформа, на которой сидели ученики, которым предстояло принять участие в вечерних упражнениях; ряды маленьких мальчиков, вымытых и одетых до невыносимого дискомфорта; ряды неуклюжих больших мальчиков; белоснежные ряды девочек и юных леди, одетых в батист

и кисею и явно стесняющихся своих обнаженных рук, старинные безделушки их бабушек, обрывки розовых и голубых лент и цветы в волосах. Вся остальная часть класса была заполнена не участвующими учениками.

Учения начались. Очень маленький мальчик встал и застенчиво продекламировал: “Вы вряд ли ожидайте, что человек моего возраста будет выступать публично на сцене” и т. д., сопровождая свою декламацию мучительно аккуратными, судорожными жестами, словно машина — машина, в которой что-то немного испортилось. Но он справился благополучно, хотя

и был жестоко напуган, и получил прекрасные аплодисменты, когда отвесил свой искусный поклон и удалился.

Маленькая смущенная девочка прошептала: “У Мэри был маленький ягненок” и т. д., сделала вдохновляющий на сострадание реверанс, получила свою порцию аплодисментов и села, раскрасневшаяся и счастливая.

Том Сойер выступил вперед с самодовольной уверенностью и разразился

неугасимой и нерушимой речью “Дайте мне свободу или дайте мне смерть”, с прекрасной яростью и неистовой жестикуляцией, и прервался на середине. Ужасный страх сцены охватил его, ноги подкосились, в горле что-то давило; он не мог произнести ни слова. Правда, слушатели отнеслись к нему с явным сочувствием, но все они молчали, и их молчание было для него даже более тягостно, чем их сочувствие. Учитель нахмурился, и это довершило катастрофу. Том некоторое время боролся, а затем удалился, совершенно побежденный. Была слабая попытка аплодисментов, но они рано стихли.

Затем последовала “Мальчик стоял на горящей палубе”, а также “Ассирияне шли, как на стадо волки” и другие перлы декламации. Затем были упражнения по чтению и борьба за правописание. Скудный класс латыни читал с честью. Главной фишкой вечера стало то, что теперь все по порядку — оригинальные “композиции” юных леди. Каждая по очереди подходила к краю платформы, откашливалась, поднимала свою рукопись (перевязанную изящной ленточкой) и приступала к чтению, уделяя особое внимание “выражению” и пунктуации.

Темы были те же, которые освещались в аналогичных случаях их матерями до них, их бабушками и, несомненно, всеми их предками по женской линии, начиная с Крестовых походов. “Дружба” была одной из них; “Воспоминания о других днях”; “Религия в истории”; “Страна грез”; “Преимущества культуры”; “Формы политического устройства государства”, “Меланхолия”, “Любовь к родителям”, “Сердечные склонности” и т. д. и т. п.

Преобладающей чертой в этих композициях была взлелеянная меланхолия; другой была расточительная и обильная подача “прекрасного языка”; другой притянутые за уши излюбленные обороты и фразы, которые от частого употребления истрепались до последних пределов; и особенностью, которая заметно отмечала и портила их, была заядлая и невыносимая проповедь, которая виляла своим искалеченным хвостом в конце каждого из них. Независимо от того, какой могла быть тема, были предприняты мозговые усилия, чтобы извратить ее в тот или иной аспект, который нравственный и религиозный ум мог бы созерцать с назиданием. Фальшь этой морали очевидна для всякого, но это не мешает ей и по нынешний день процветать в наших школах; возможно, что они останутся в моде, покуда существует земля. Во всей нашей стране нет школы, где юные леди не чувствовали бы себя обязанными заканчивать свои сочинения проповедью; и вы обнаружите, что проповедь самой легкомысленной и наименее религиозной девочки в школе — это всегда самый длинный и самый безжалостно благочестивый. Но хватит об этом. Обычная правда неприятна.

Давайте вернемся к “Экзамену”. Первое прочитанное сочинение носило заглавие: “Такова ли должна быть Жизнь?” Возможно, читатель сможет вынести выдержку из него:

На обычных тропах бытия с каким радостным волнением предвкушают юные умы какое-нибудь долгожданное празднество. Воображение рисует им картины веселья, окрашенные в розовый цвет. В мечтах сластолюбивая поклонница моды видит себя в самом центре ликующей и восхищенной толпы. Ее изящная фигура, облеченная в белоснежные ткани, кружится в упоении веселого танца; у нее самая легкая поступь, и глаза ее сияют ярче всех в этой празднично-ликующей толпе.

В таких сладостных грезах время быстро проносится мимо, и приходит желанный час, когда она может вступить в тот рай, о котором так пылко мечтала. Какими волшебными представляются ей все очарования этого нового мира! Каждое новое видение соблазняет ее все более и более. Но вскоре она обнаруживает, что под этой блестящей поверхностью все — тлен и суета. Лесть, которая так услаждала ее душу, теперь лишь раздражает ее слух; пышные бальные залы потеряли свою привлекательность, и с разрушенным здоровьем и с удрученным сердцем она уходит оттуда, унося непоколебимую уверенность, что никакие земные утехи не могут утолить ее духовную жажду!

И так далее, и тому подобное. Время от времени во время чтения раздавался гул удовлетворения, сопровождаемый шепотом восклицаниями “Как мило!” “Как красноречиво!”, “Так верно!” и т. д., и после того,