молчали. Дивья теперь сама несла кружево.

– Ох! – вырвалось у неё, когда на горизонте показалась крыша приземистого домика.

– Что-то не так? – заволновался Лёша.

– Да нет, – Дивья покачала головой. Было видно, что идти ей стало сложнее. – Всё так, как надо… Мы всё делаем верно, идём.

Лёша хотел спросить, кто живёт в том доме, но передумал. Как будто его вопросы что-то изменят.

Они поднялись на крыльцо, которое явно прожило не один десяток лет: краска на перилах облупилась, окна в сетке трещин. Дивья постучала в ветхую, покосившуюся дверь: тук-тук-тук. Ровно три раза. Послышались шаги, потом скрип щеколды. Дверь распахнулась – и первым наружу вырвался запах, густой и сладкий. Так пахнут увядшие цветы. Лёша весь покрылся мурашками, хотя ничего зловещего не происходило. На пороге стояла пара, муж и жена, средних лет. Добродушно улыбаясь, они пригласили войти.

Хозяева будто ждали гостей. Стол был накрыт к чаепитию, из носика заварника вырывался пар, чашки с незабудками на боках натёрты до блеска, аромат пирогов напоминал о доме. Впервые за всё время Лёше страшно захотелось есть. Потеряй он контроль – схватил бы по пирожку в каждую руку, выбежал на свежий воздух и там, на крыльце, съел. А вот садиться на стул с бугристой обивкой, есть и пить среди ветхой мебели, давящей своей массивностью, совсем не хотелось. Дивья поймала его взгляд и спешно вручила хозяевам кружево.

– Угощайтесь, – сказала хозяйка после того, как подарок скрылся в огромном сундуке и замок щёлкнул.

– Нет, – Дивья покачала головой, – мы не можем. Нам нужно идти.

– Но так положено… – В простоватом мужицком лице хозяина читалось изумление, которое вот-вот могло смениться угрозой.

– Не в этот раз, – отрезала Дивья. – Мы уходим.

Хозяин как бы невзначай преградил им выход. Дивья потянула Лёшу за рукав, и тот посмотрел мужчине в глаза. Вышло это случайно. Он никогда не смог бы объяснить то, что в них увидел, но его словно окатило холодной водой. Лёша решительно направился прямо к двери, чуть не задев хозяина плечом.

– Не прика… – вскрикнула Дивья и зажмурилась, но мужчина сам посторонился и выпустил их.

Когда они сошли с крыльца, Лёшу скрутило тошнотой. Он простоял пару минут, приходя в себя. Есть больше не хотелось, и казалось, не захочется уже никогда.

Вернись. Обернись. Посмотри на нас. Вернись. Обернись. Всё не то, чем кажется. Всё не так, как видится.

Он с силой прижал руки к ушам, чтобы избавиться от назойливых голосов. Их было больше, чем два, и, конечно, невыносимо тянуло повернуть голову и посмотреть. Когда голоса, наконец, стихли, за спиной раздался треск и скрип. Даже не глядя, Лёша откуда-то знал, что покосившееся крыльцо выравнивается, трещины на стекле затягиваются, увядшие цветы оживают.

– Это предки, да? – спросил он, переводя дыхание. – Вот почему ты тогда встала как вкопанная. Я случайно ляпнул и попал в точку.

Дивья кивнула.

– Дай угадаю. Это какие-то души, которые жили давно, а сейчас оберегают судьбы потомков. Что-то вроде того?

– Да, – Дивья всмотрелась Лёше в глаза, но, опомнившись и смутившись, перевела взгляд в сторону. – Пока сундук заперт, род живёт. Традиция такова, что помощница приносит кружево и принимает угощение. Она ест их пищу, ещё больше связывая себя с Навью, погружаясь в мир непроявленного, глубинного знания. И назад уже не возвращается. Но нам нельзя было прикасаться, потому что тебе нужно вернуться.

– Нам, – поправил Лёша, – Разве нет? Ты же собиралась жить среди людей, насколько я помню, и только из-за нашей странной семейки сюда вернулась.

– Да, – Дивья снова на короткий миг столкнулась с ним взглядом, – я бы очень хотела… Поэтому и мне лучше не есть. Странная семейка…

Она усмехнулась чему-то. По полю катились клочья сухой травы, гонимые ветром. Ветер носился, как сумасшедший, то и дело меняя направление, словно никак не мог выбрать, куда ему дуть. «Непроявленные возможности, – подумал Лёша. – Бедный ветер». Впереди уже виднелся следующий дом.

– Лёш?

Они стояли у дряхлого порога, крыльца не было.

– Что?

– Я не могу понять, почему… – Она осеклась, помолчала. – Ладно, идём.

Лёша не стал допытываться. Его уже пробирал озноб. Скорее всего, их ждёт ещё один накрытый стол и хозяева, которые захотят соблюсти традицию. Тошнота прошла, и кто знает, сможет ли он сохранить рассудок теперь.

Всё повторилось. Хозяйка умиротворённо улыбалась, бережно и неспешно складывала кружево в сундук, но переменилась в лице, когда гости отказались от угощения. Женщина растерялась, а её добродушный муж насупил седые брови. Лёша не стал ждать – взял Дивью за руку, и вместе они покинули дом. Хозяин попытался было их удержать, но отступил, только бросил пронзительный взгляд.

Вернись. Обернись. Посмотри на нас. Вернись. Обернись. Всё не то, чем кажется. Всё не так, как видится.

– Нет, я правда не могу понять, – сказала Дивья, пока Лёша боролся с новым приступом тошноты.

– Что?..

– Почему тебе удаётся просто пройти мимо? Ты понимаешь, Лёш, они ведь могут причинить тебе вред. Не со зла, а просто потому, что мы обходим традицию. И потому, что ты живой, уязвимый. Я думала, мне придётся хитрить, чтобы вывести нас, но ты просто идёшь, и они тебя не трогают.

Лёша вымученно улыбнулся:

– Это же хорошо, да?

– Нет. Нет, Лёша, это нехорошо. Это как будто… Как будто ты здешний.

– Да ладно, перестань пугать.

Он хотел всё свести к шутке, но вспомнил слова Пелагеи Ивановны, от которых сейчас будто ведро холодной воды опрокинулось на голову.

Помни, где твой дом.

– Ты только не оборачивайся, ладно? – не унималась Дивья. – Никогда. Уходи прочь, думай о сёстрах.

– Я сам решу, – отрезал Лёша и двинулся дальше. Дивья пошла следом.

Их обход напоминал колядки, только мрачные, да и с конфетами приходилось быть настороже.

– Мы так ходили по домам в детстве, зимой, – сказал Лёша, когда Дивья нагнала его. – Носили сладкую кашу, я нёс шест, а девочки пели песни.

Дивья кивнула, задумалась ненадолго. Потом еле слышно запела:

– Ой, то не ветер ветви качает

Густой непроглядною ночью.

То вещей Сирин песнь наполняет

Печалью девичьи очи.

Ой, то не рассвет лучезарный

Вплетаешь с лентами в косы.

Вслушайся, девица, в голос хрустальный

Стекает росою

Песнь Алконоста.

Ой, то не радуги на небе цвет,

Не пальцы коснулись струн.

То несёт счастливую весть

Речами ветвистыми

Гамаюн.

Ой, то не гром, не молния,

Не огнём загорелись поля.

То Рарог летит с песней грозною.

Слушай,

Внемли вещим птицам, дитя.

Ветер вторил ей, голос завораживал, но не так, как голоса вещих птиц: Дивью хотелось слушать