свет. Рыбы монотонно плыли, безразлично моргали и не переживали даже тогда, когда широкая китовая пасть раскрывалась и поглощала их.

– Уху, – раздалось над головой. Сова села на ветку, которая возникла прямо в воздухе. Тут же вокруг Лёши встал густой лес, будто всегда здесь рос. Он манил живым ароматом.

Дивья не соврала – ещё немного, и он встретит Марьяну. Наверняка и остальные сёстры нашли её своими путями. Он сделал шаг. Никто не звал из замка. На душе стало легко, словно разорвались тяжёлые цепи. Он готов был идти прочь, возвращаться в мир живых, снова дышать свежим летним воздухом – но тут вспомнил слова Дивьи.

Ты не вернёшься в дом с петухом. Точнее, вернёшься, но уже не ты.

Она просила не оглядываться. Сама сказала, что ему уже не вернуться, но умоляла уйти, оставить её в самый важный момент. Девчонки! Всегда хотят двух противоположных вещей одновременно, уж он-то их знал. И всё равно послушно ушёл. Неужели поверил в то, что она хочет провести вечность с Чернобогом? Стать его невестой?

Он представил, как Дивья пьёт вино из золотого кубка, как Чернобог берёт её руки в свои, и всё внутри перевернулось. Лёша зажмурился, вдохнул аромат трав, полный жизни. Не к месту вспомнил, что в заднем кармане джинсов так и лежит сложенный вчетверо листок, Надина пропажа. Лёша достал его, развернул, бегло прочитал, почесал лоб и улыбнулся. Он задержался всего на пару минут, чтобы разровнять лист на коленке, согнуть углы, затем посередине, отогнуть края, а потом размахнуться и запустить в сторону леса.

Бумажный самолётик скрылся в чаще. Лёша кинул прощальный взгляд на деревья – и обернулся.

Пятый виток. Сёстры

– Интересно, они помнят сказки, которые я им в детстве читала? Как думаешь?

Он тяжело вздохнул и покачал головой, отхлебнул из маленькой пузатой чашки с золотой каймой, поморщился: им уже счёту не было. В раковине стояло пять, но, кажется, он каждую по несколько раз перемывал – и всё заваривал и заваривал чёрный кофе.

– Помнят? А где они-то сами? Ты серьёзно думаешь, что… – Он махнул рукой.

Несколько дней назад подтянутый седовласый мужчина выдавал замуж свою старшую дочь. Сейчас его было не узнать: плечи осунулись, лицо состарилось, глаза потухли.

– У меня нет твоей выдержки, Таня. Я жить не хочу.

– Олег…

Она присела рядом, в глазах блестели слёзы.

– Да какая выдержка? Ты разве не видишь, я держусь на слепой вере. Я ж в детстве наслушалась многого… Ночью такое в голове творилось! Казалось, всё понимаю, и всё будет хорошо, всё как надо… А сейчас светает, я вижу пустой дом, в котором их нет.

Она пошла к раковине, прополоскала все чашки.

– Ты сейчас не захочешь слушать, но всё же… – начала она, нервно протирая посуду, не глядя на мужа. – Была одна сказка… Её мне мама рассказывала, и я не смогла забыть. Ты всё удивлялся, помнишь? Тогда Алёшка только ходить начал, да три девчонки, одна другой меньше, мы с тобой с ума сходили, а я говорю: надо ещё ребёнка. Помнишь?

– Забудешь такое, – Олег улыбнулся впервые за несколько дней, даже мышцы свело с непривычки.

– Так вот. Это потому, что засела мне в голову та сказка, и всё. Слушай.

Она отложила полотенце и села напротив. Олег хлебнул кофе, посмотрел на жену: морщинки вокруг глаз и в уголках рта, родинка над губой, которой так любовался в молодости, тёмные волосы, собранные в тугой хвост, такие крепкие, словно всю силу духа она копила в них. А может, так и было. Сейчас блеск её глаз померк, кожа стала серой, глубокая морщина залегла меж бровей. Её мир в одночасье рухнул, а она собиралась рассказать ему сказку.

– Четыре сестры родились на свет. Первая, ни слова не вымолвив, взмахнула рукавом и укрыла землю снежным одеялом, взглядом заморозила ветки, поднесла палец к губам – засыпай, мир. Мир затих, и она была тиха. Вторая сестра нравом была своевольна и строга, но добра. От её взгляда растаял снег, пробилась трава, цветы распустились, каждый в свой черёд. Но третья сестра промчалась беззаботно, сорвав лепестки. Она была легка – только б носиться ей, в воде плескаться, наслаждаться жизнью. Угощала всех сладкими плодами, не жалея, не считая их. Но стоило плодам оказаться в руках четвёртой сестры, они тут же сморщивались, падали да в землю уходили. Такая уж она была: что в руки ни возьмёт, всё высохнет, раскрошится, истлеет. Скажешь, непутёвая? А ты с ней поговори – сколько глубины! Всё-то она знает, любого заговорит.

Олег так и застыл с чашкой на весу.

– Видишь, как оно? – Таня улыбнулась. – Так мне мама про времена года рассказывала, и я всегда думала, это просто метафора. Но как увидела наших девчонок, поняла, что она как в воду глядела: вон же они, такие и есть, если присмотреться. Только четвёртым получился у нас с тобой мальчик, потому и надо было ещё дочку, чтобы полный комплект.

Олег задумчиво кивнул, отставил кофе и взял её руки в свои. Мозолистыми от работы пальцами тронул браслеты на полных запястьях. На правой руке красовались подарки Янины из разноцветного бисера. На левой – шерстяные браслеты, неровные и потёртые: Надя плела.

– Росли девочки, – продолжила Таня, – играли и мечтали о братце. Так мама рассказывала. Попросили они летящих на юг птиц принести им брата – те и принесли весной. Только откуда родом братец, девочки не знали, а птицы передали им наказ: через двенадцать лет придётся ему вернуться в свой настоящий дом, а для этого его нужно привести к тёмному лесу. Сёстры наказ, конечно, забыли, брату не рассказали, к лесу тёмному не повели. И остался мальчик жить среди них. Жил да радовался, ни о чём не знал. Четыре года они его прятали, пока не прилетела вещая птица. Она увела брата за собой, а на сестёр наложила проклятье. Забудут они свою суть, и придётся пройти через воду и огонь в мир чёрный, страшный, а там искать и память, и брата.

Олег смотрел на жену, будто очень давно не видел её, не слышал. Будто только сейчас смог остановиться, заметить важное. Из приоткрытого окна дул прохладный утренний ветер, нёс свежесть, кружевные занавески качались ему в такт.

– Что ты об этом думаешь?

– Я не знаю, что думать.

Она опустила глаза.

– Я рассказывала им эту сказку, совсем маленьким, они не