заляпанными кровью. Замечу, что вы могли бы выполнить поставленную мною задачу и не таким варварским способом. Скажите, вы видели, чтобы я расстреливал экипажи торпедированных нами судов?

– Нет, – терпеливо ответил Бауэр.

– Тогда позволю себе спросить, а до назначения в мой экипаж вы случайно не проходили службу на лодке командира Гейнца Эка?

– Конечно же, нет! Почему вы меня об этом спрашиваете?

– За всю историю Кригсмарине только Эк опустился до стрельбы по терпящим бедствие морякам. Кажется, это были греки. Запомните, мы враги лишь до того момента, пока не свалились в воду, а затем вступает в силу неписаный кодекс – они спасают нас, а мы помогаем им. Вы о таком не слыхали?

– Герр командир, конечно же, я всё это знаю, но как ваши слова относятся к происшествию на маяке?

– Никак. Я не провожу никаких параллелей – оставляю это на вашей совести. Бауэр, может, вы заметите какое-то сходство?

– Я вас не понимаю, герр командир. Так вы накажете матроса Шпрингера?

– За что? За то, что он отказался стрелять вместе с вами по барахтающимся в воде людям? Или дело было не так? Он не захотел принимать участие в устроенной вами резне?

Насупившись, Бауэр некоторое время переваривал услышанное и, переминаясь с ноги на ногу, бросал косые взгляды то на невозмутимого Мацуду, то на каменное лицо командира Зимона. Адэхи же сидел с таким видом, будто помощника и вовсе не было в каюте. Смотрел сквозь него и лениво зевал. От всего этого Бауэру стало не по себе.

– Мне непонятны ваши аллегории, герр командир. Я хотел бы услышать более конкретно – какое будет ваше решение?

– Соломоново.

– Какое?

– Да никакое! Идите, Бауэр, с моих глаз, не доводите до решения, которое вам может не понравиться. И вот что ещё… – щёлкнул пальцами Зимон, останавливая уже занесшего ногу через комингс первого помощника, – оставьте в покое бедного Шпрингера. Это в ваших же интересах. Мой вам совет – сделайте вид, что ничего не произошло.

Побледневший Бауэр сдержанно кивнул и, отряхнув с брюк несуществующие крошки, вышел, подчёркнуто тщательно затворив за собой дверь. Вслед за ним поднялся Адэхи. Выпив залпом выдавленный сок, он стряхнул на пол остатки мякоти и громко припечатал кружку к столу:

– А я всё-таки выпью за здоровье Крюгера. Очень надеюсь, что он всё ещё жив. Простите, господа, у меня дела.

И направился в противоположную от первого помощника сторону – в машинное отделение.

– Что скажешь, Тадао? – ухмыльнулся Зимон, когда они с японцем неожиданно остались одни. – Глядя на вашу постную физиономию, мне трудно понять ход ваших мыслей. Как по-вашему, должен ли я наказать Шпрингера?

– Вы командир, и любое ваше решение будет правильным, – дипломатично увильнул от прямого ответа японец.

– Даже если я прикажу вам прыгнуть за борт? Всё это чушь. Самодуров в Германии всегда хватало и без меня. Хотя они, – Зимон кивнул в сторону матросского кубрика, – таковым меня и должны считать. Между самодурством и дисциплиной – грань размытая. Запомни, мой японский друг, если про известную актрису больше не говорят, что она – шлюха, значит, она теряет популярность. А если командира лодки подчинённые в разговоре между собой хотя бы иногда не называют конченым мудаком, значит, его пора снимать с должности. Любой командир только тогда заслуживает уважения, когда сумеет сделать жизнь своего экипажа невыносимой. Отблагодарит его экипаж, когда поймёт, что остался жив лишь благодаря жёсткости командира. Теперь о Бауэре. Как первый помощник он меня более-менее устраивает. Во всяком случае, за неимением других. А вот как человек он, бесспорно, мерзавец. И дело даже не в устроенной им резне. У меня осталась лишь половина экипажа, и потому каждый должен работать за двоих. Иначе наша лодка превратится в корыто, которое только и способно, что ненадолго нырять под воду. А утонет или не утонет – лишь вопрос времени. Здесь каждый должен думать о том, как заменить недостающее звено, а не о том, на чьей он стороне. Это и называется «сплочённый экипаж». А поведение Бауэра вносит в него раскол. Считай, что оставшуюся половину он стремится ещё раз поделить надвое. Могу я ему такое позволить? Чёрта с два! А эта его идиотская тяга всегда выделять любимчиков и неугодных? Она меня бесит! Ведь сколько уж я ему говорил – если ненавидишь, то всех. А если ты получил офицерские погоны, чтобы брататься с каждым встречным матросом, то уж, будь любезен, доберись до последнего трюмного и облобызай также и его. Получи он в своё распоряжение лодку, экипаж тут же превратится в два враждующих лагеря. Я понимаю, что рано или поздно, но мы все сдохнем. Получим пробоину и пойдём ко дну. И скорее рано, чем поздно, поскольку остались одни, а вызов бросили всему миру. Но, чёрт побери, я хочу остаться до конца командиром, а не нянькой, выясняющей, кто кому первый швырнул песком в глаза! Тадао, у вас, японцев, всегда есть правила на все случаи жизни. Что ни спроси, вы тут же тянете их из кармана и с умным видом суёте в нос первому встречному. А что по такому случаю говорят ваши самурайские кодексы?

– Наш кодекс бусидо на то и самурайский, что понятен лишь самураям. Но если будет угодно… – улыбнулся Мацуда, – то вот вам первое золотое правило: настоящая цель в том, чтобы жить, когда нужно жить, и умереть, когда нужно умереть.

Зимон задумался, лениво почёсывая давно небритый подбородок.

– Только и всего? Это и есть ваше золотое правило? Не впечатлён. У нас говорят, что правило только в том случае золотое, если оно приносит золото. Признаться, я надеялся на более дельный совет.

– Терпение, Хильмар-сан. Нужно уметь ждать, и ответ придёт сам собой.

– Тоже ахинея какая-то. Можно терпеливо, до умопомрачения, ждать поезда, где рельс не видно даже на горизонте. У меня сложилось такое впечатление, что вы сами ничего не понимаете, но старательно делаете вид, что владеете скрытой истиной. С умным видом извергаете поверхностные тезисы, годящиеся лишь для дешёвых газетных передовиц. Но напомню вам, мой друг, что на поверхности плавает только дерьмо, а за жемчугом нужно нырять. О равновесии в природе ничего не слыхали? Действие равно противодействию. Обер-лейтенант Бауэр ненавидит меня так же, как я презираю его. Будь у меня возможность, я бы тут же от него избавился. А согласно закону равновесия, Бауэр так же мечтает избавиться от меня. И вот здесь терпение может сыграть злую шутку. Но, с другой стороны, и поспешность не приведёт ни