скажу я вам, одни скалы да мох, но на острове стоит действующий маяк. Весь день мы за ним наблюдали в перископ и обнаружили то, что для нас сейчас важнее всего – продовольственный склад. Слишком большой склад для одного смотрителя. Так что, если кто хочет проветриться, поторопитесь! Веселье я вам обещаю!

Вайс посмотрел в потолок, скорчив кислую мину.

– Обер в своём репертуаре. Не офицер, а базарный зазывала.

– А я пойду, – поднялся Клим.

– Сядь, – отмахнулся старшина, – не теряешь надежду удрать?

– Хочу подышать свежим воздухом и почувствовать под ногами твёрдую землю. Я, кажется, механик? Или всё-таки пленник?

– С обером тебе нельзя. Бауэр тебя не трогает только потому, что не он командир. Да и вождь тобой доволен. А на берегу никто не помешает ему разрядить обойму тебе в спину, заявив, что поймал, когда ты хотел сбежать. Это будет вполне в духе первого помощника. Та ещё жаба. И к тому же, Клим, ты верно сказал, что ты механик, и напомню – скоро наша с тобой вахта.

– Может, я? – несмело спросил Шпрингер.

– Вилли, с чего бы это?

– Ну как же? Моя вахта через шесть часов, а подышать свежим воздухом я бы тоже не отказался. И главное, ведь это, в сущности, пиратский набег на берег! Я о таких в книгах читал. Пираты чаще нападали на береговые посёлки, чем на корабли. Считалось, что добыча с таких рейдов куда больше. Однажды капитан Генри Морган взял город Панаму. Так ты меня отпустишь?

– Иди, – пожал плечами Вайс. – А по мне, чем промозглая срань, так милее запах дизелей. Говорят, у смотрителей маяков всегда есть охотничьи ружья. Если он нашпигует твою задницу дробью – я ничего не буду иметь против.

Но Шпрингер его уже не слышал. Он схватил свисавшую с койки куртку и нырнул в люк.

– Несмышлёное дитя, – бросил вдогонку Олаф. – Совсем плохи дела у нашей Германии, если на фронт отправляют такую детвору. Глупое, визгливое пушечное мясо. Был у нас один такой. Всё хвастался значком гитлерюгенда. У всех в шкафчиках голые бабы, а у него портрет фюрера. На торпедах идиотские лозунги писал. Как он на лодку попал – одному чёрту известно. Ему бы в управление пропаганды. Такой демагог пропал. Десять правил доктора Гёббельса наизусть цитировал. Какого только мусора не было в его голове. Единственное, чего там не было, так это сведений, как грузить торпеды и работать с командой в отсеке. Вот уж воистину – балласт. Но однажды на верхней палубе он получил пулю в живот от английского самолёта, и всё-таки стал настоящим подводником – отправился на дно и кормит рыб.

– Это не про Вилли, – вступился за Шпрингера Вайс. – Наш Вилли романтик. Такие живут или воспоминаниями, или мечтами. Вспоминать ему ещё нечего, так что осталось лишь мечтать. А в нашей ситуации – это временно. Пусть представляет себя пиратом, пока жив. Даже блохастому Йохану понятно, как он оказался на лодке. Жизни ещё не знает, а таких вербовщики любят. Никаких обязательств, страха, но и полное отсутствие мозгов. Они тычут нашивки подводников дамам под нос, не понимая, что нашивки эти тяжелее гирь – лучший способ оказаться на дне. Совсем другое дело те, кто имеет дома жену и детей. Эти уже смотрят на жизнь иначе. Их дешёвыми лозунгами не заманишь.

– Это уж точно, – вздохнул проникновенно Олаф. – Сколько я наслушался такого дерьма. Контора Гёббельса строчила для нас листовки пачками. Знал доктор, что у подводников с идеологией слабовато, вот и присылал на лодки свои высеры. «Один народ, один рейх, один фюрер!», «Фюрер верит тебе!», «Фюрер – твоя совесть!», фюрер, фюрер, фюрер… перед фюрером ты – ничто! И где теперь наш фюрер? А как тебе это: немецкая женщина – верх добродетели! Главное для неё: семья, дети, церковь. Как бы не так! Знал одну – немка в десяти поколениях! А мне после неё пришлось выбрить себя до последней волосины – мандавошек на ней было, как иголок на ёлке. И таких ею «осчастливленных» и выбритых у нас оказалась половина команды. Однако, хоть какая-то польза от тех листовок всё же была – бумага дорогая, мягкая, бархатная. В гальюне шла на ура. А у тебя есть жена? – неожиданно обернулся к Климу Олаф.

– Нет, – удивился вопросу Клим. – Это плохо?

– Да как тебе сказать, – развалился поудобнее Олаф, – скорее, плохо. Странное дело, скажу я тебе: замечено – у кого нет на горбу рюкзака с женой и сопливыми детьми, тот хуже борется за жизнь. Однажды мы спасали моряков с торпедированного сухогруза. Конвой даже не задержался, чтобы кого-то подобрать. Их эсминец брошенной на ходу сетью выловил, может, с десяток человек, и тоже вдогонку за остальными. Тогда мы выждали пару часов, а потом всплыли. Вроде бы и вода не холодная была, солнечно, не волна – одно название, а к кому ни подплывём – готов! Одного лишь живого нашли. В годах, с солидной бородой, да к тому же ещё и раненный – ребро сквозь кожу торчит, а он жив! Молодёжь восемнадцатилетняя сдалась, а он борется! Как так, спрашиваем? Отвечает: меня есть кому ждать. Не хочу огорчать!

– Хорош трепаться, – поднялся Вайс. – Если бы так было, то и вдов бы не было. Ты забыл, сколько русский проболтался в воде? – он взглянул на часы и протянул Климу вату. – Возьми для ушей. Пригодится, когда дизеля загремят.

– Так ведь тихо? – встал вслед за старшиной Клим.

– Пока. А когда наши вернутся, то сматываться будем полным ходом. Пора смену делать, пошли в машинное.

Машинное отделение – царство Сигарда Вайса. Здесь он преображается. Здесь он король. Клим глядит ему в спину, как он медленно и величественно идёт по узкому проходу и вытянутыми в стороны руками трогает пальцами шарниры клапанных коромысел. Делает это неспешно, внимательно растирая большим и указательным пальцами смазочное масло. Лёгким кивком головы выгоняет предыдущую вахту и, подхватив огрызок карандаша на верёвочке, записывает в регистрационный журнал остаток топлива, давление в насосах, напряжение в сети. Клим тихо идёт следом. Сейчас старшину лучше не трогать. Он выполняет обязательный ритуал, и от этого испытывает истинное наслаждение. В кубрике он нудился, сейчас же сама сосредоточенность. Тесное машинное отделение меняет и Олафа. Теперь он на удивление молчалив и, кивнув Климу на стальную, вытертую до блеска скобу, коротко бросает:

– Сегодня поучишься работать с задвижками выхлопных газов.

Клим удивлённо смотрит ему в лицо, и Олаф снисходит до терпеливой улыбки.

– Закрой рот, приятель. Ты похож на почтовый ящик.