Каюта и вправду подходила для воспитания смирения. Вся обстановка там состояла из подвешенных за углы кусков парусины, шириной метра в полтора.

— Что это? — удивился Иниго, трогая ближайший кусок материи — сырой и неприятный на ощупь.

— Кровати, — назидательно объяснил Филипп из Страсбурга. — Не бойся сырости, не замёрзнешь. Эти спальные места сразу для двух человек. Хорошо лечит гордыню да и место экономит.

Оба немца с любопытством уставились на Иниго, ожидая его реакции, но тот разочаровал их. Рассеянно кивнув, он сказал: «Кровати как кровати». Потом сел на пол под одним из парусиновых гамаков и ушёл в свои мысли.

Лихорадка полностью оставила его, сменившись неприятным чувством голода. Добрый сенатор забыл договориться о такой мелочи, как пропитание нищего паломника. А просить милостыню он, живя в сенаторском доме, разумеется, не ходил. В результате денег у него не было совсем.

Немцы вскоре тоже проголодались и достали свои припасы. Почувствовав соблазнительные запахи, Лойола нервно пробормотал «on egin» («приятного аппетита» по-баскски) и бросился на палубу. Немцы переглянулись.

— Ругается, что ли? — предположил Петер-колокольщик.

— Бог его знает. Чудной человек, — покачал головой Филипп, отламывая голову сушёной рыбе.

Ветер стих. Волны почти не морщили морскую гладь. Солнце садилось, разливая буйное великолепие огненных красок. В пылающих небесах и море таяла линия горизонта. Казалось, корабль висит где-то между небом и землёй.

У резного ограждения любовалась закатом декольтированная дама. Косая тень от паруса словно рассекала её фигуру пополам. Лицо дамы выражало задумчивость, переходящую в печаль.

— Как вы думаете, для чего Бог даёт нам видеть красоту? — услышала она тихий проникновенный голос за спиной. Вздрогнув, женщина обернулась. Перед ней стоял тот самый хромой в чёрном, которого она запомнила из-за ненависти в глазах и страшной худобы. Сейчас он смотрел спокойно. Она заметила благородство его лица, даже красоту.

— Так для чего же? Вы можете ответить?

Ей хватало поклонников и совершенно не хотелось завязывать новых отношений, тем более с таким странным человеком, но почему-то она не стала напускать на себя холодность, уместную в данном случае. Задумалась о вопросе.

— Не знаю. А вы думаете, зачем?

— Бог даёт увидеть свет Своего Царства. Чтобы мы знали, от чего отказываемся, если совершаем мерзости.

— А... — собеседница растерялась, — но... ведь не все, наверное, совершают эти... мерзости?

Он улыбнулся неожиданно мягко.

— Все. Больше или меньше. Но мы можем очиститься. Тогда эта красота станет для нас — образ надежды. Спасибо за беседу.

Он быстро ушёл, припадая на ногу и постукивая посохом по палубным доскам. Женщина стояла, будто оглушённая. Каждое слово незнакомца впечаталось ей в душу, хотя он говорил с акцентом и неправильно строил фразы.

Поговорив с дамой, Иниго отправился в каюту с парусинными гамаками. Кроме него и немцев там готовилось ко сну ещё некоторое количество паломников. Большая часть коек пустовала. Многие, планировавшие попасть в Святую землю на губернаторском корабле, вернулись домой вследствие захвата турками Родоса. К тому же не способствовала путешествиям эпидемия чумы, всё ещё продолжавшаяся в Италии.

Из-за всех этих обстоятельств каюта для паломников стала весьма просторной. Не было нужды ютиться вдвоём на спальных местах.

Однако Лойоле не спалось от голода. Ворочаться с боку на бок в гамаке оказалось крайне неудобно, и он решил пойти побродить по ночному кораблю. Вышел на палубу. Полюбовался на звёзды и надёжно-ответственную фигурку рулевого. Отсырел под ночным небом и, дрожа, снова спустился в трюм.

Там тоже не спали. Коридор ярко освещался масляными фонарями, висящими на стенах. Из одной каюты слышались звуки мандолины. В другой кто-то, явно проигравшись в карты, возмущался и призывал кары небесные на головы других игроков. Всё это было так знакомо Иниго! Впереди в коридоре мелькнула дама, с которой он говорил на закате солнца. Теперь она облачилась в полупрозрачную воздушную кисею. Явно готовилась к бурной ночи.

Иниго остановился, трогая бесподобно гладкую обшивочную доску. Здесь, как и всюду на корабле, царила самонадеянная безнаказанная роскошь, обесценивающая его подвиги и прозрения. Опять он почувствовал себя всё тем же тринадцатым ребёнком в семье. Никаких перспектив. Теперь ещё и калека.

Мандолина зазвучала громче — это открылась дверь каюты. Иниго поморщился — одна из струн фальшивила. Вдруг бренчание оборвалось. Послышался быстрый разговор на каком-то из итальянских диалектов. Из каюты вышли двое мужчин — один плотный, бритоголовый, одетый в длинную белую одежду, напоминающую римскую тогу. Другой — совсем молодой, стройный, с блестящими чёрными кудрями. Он держал мандолину. Другой его рукой завладел бритоголовый, ощупывая от запястья до плеча, будто покупатель на рынке. Они не замечали Иниго, стоящего в тёмной части коридора.

Бритоголовый вдруг резко прижал юношу к стене...

Лойолу охватило бешенство. Не думая ни о сенаторе Тревизане, оказавшем ему услугу, ни о собственной безопасности, он вышел на свет и обрушился на этих двоих. На его гневную речь повыскакивали из других кают, в том числе моряки, забавлявшиеся днём у всех на виду с красоткой. Им досталась часть обличений, и они присоединились к числу желающих как следует проучить зарвавшегося паломника. Все обличённые были весьма нетрезвы и не собирались вести себя благородно. Дюжий моряк с серьгой и толстой золотой цепью, разя перегаром и изрыгая страшные ругательства, пошёл на Иниго с кулаками. Отчаянный баск не думал отступать, только перехватил посох поудобнее, а ноги сами встали в боевую позицию. Вдруг из дальней каюты выбежала дама в кисейных одеждах, с криком:

— Не трогайте его, это божий человек!

— Что? — прорычал разъярённый моряк. — Когда это ты успела узнать его? А ну иди сюда!

Он грубо схватил женщину за кисейный рукав. Вся сжавшись, она забормотала:

— Ты что? Я не твоя жена, я могу... и потом, это совсем не то...

— За те деньги, что мы тебе заплатили, ведьма! — от зверского рывка нежный рукав с треском оторвался, оголив плечо и руку, а дама ударилась о переборку. — Да я тебе все кости переломаю!

Отшвырнув несчастный рукав на пол, пьяный дебошир начал топтать его. Потом снова бросился к дрожащей женщине, но перед ней уже стоял Иниго с поднятым посохом. Поставленный удар боевого офицера не испортили два года физических страданий. Моряк отлетел вперёд по коридору, прямо под ноги своим товарищам. «Ого!» — сказал кто-то.

Верзила, поднявшись, мутно оглядывал Лойолу, будто только что увидел.

— А... Жить, значит, тебе надоело...

Иниго снова занял выжидательную позицию. Дела его были крайне плохи. В одиночку и здоровому-то человеку против шестерых, хоть и сильно пьяных, сражаться нелегко. А он несколько месяцев пребывал на грани обморока, да ещё и одна нога короче другой и постоянно болела. Но сдаваться он не собирался, как и два года назад, в Памплоне.