Если самолет Гофмана зависнет раньше, мне останется осторожно подправить рули, развернуть нос своего самолета в его сторону, и он как миленький распластается в паутине моего прицела.

Если Гофман перетянет, все будет еще проще, он выскочит вперед передо мной и опять окажется в прицеле. Правда, кого-то могло смутить, что пушка и пулеметы в моем самолете отсутствовали, — все-таки подарочный экземпляр. Но для летчика-аса это не проблема. Если ты по-хозяйски садишься на хвост жертвы, то можешь сбить ее как минимум десятком способов, каждый из которых не требует применения огнестрельного оружия.

Но в тот день Гофман показал, что хорошо поработал над ошибками и старательно выполнил домашнее задание. Он точно рассчитал угол подъема и встал вровень со мной, едва не коснувшись кончика моего крыла кончиком своего.

Зайти в хвост самолету Гофмана теперь было невозможно. Мало того, я вдруг почувствовал, что мой самолет потеряет подъемную силу на миг раньше, чем самолет Гофмана. В таком случае я потеряю высоту и Гофман неминуемо зайдет мне в хвост, тогда он сделает со мной все, что захочет, тем более что его пулеметы и пятнадцатимиллиметровая пушка, которая по немецкой классификации также относилась к пулеметам, были на месте и, судя по промелькнувшим трассам, были заряжены.

Однако было совершенно непонятно, зачем он подошел так близко. Внезапно меня осенило.

Гофман решил в отместку перещеголять меня и сбить, подцепив концом своего крыла мое крыло, — очень опасный прием! Любое неточное движение могло привести к гибели обоих самолетов. Но тем не менее в следующий миг мой противник на самом деле применил его. «Мессершмитт» Гофмана рухнул вниз, а я свалился в штопор, но с огромным трудом все-таки вышел из него.

Повезло мне, а не Гофману. Единственная моя заслуга состояла в том, что я вовремя разгадал его намерения и сумел удержать самолет, а он — нет.

Посадка прошла относительно удачно. Я приземлился на луг, всего лишь раскроив бровь об угол прицела, — досадный недостаток в кабине «мессершмитта», который, впрочем, с началом войны перестал быть для нас досадным.

Гофману повезло значительно меньше. При вынужденной посадке он проломил себе череп.

Я вытащил его из кабины самолета, который прочно увяз в иле на берегу извилистого ручья, и осторожно положил на песок. Гофман умирал, и я ничем не мог ему помочь.

Вдруг он приоткрыл глаза и глянул на меня помутившимся взором.

— Шаталов, ты — молодец. Подожди, дай сказать, слушай и не перебивай. Ревновал тебя к Хелен. Люблю ее. Потом посмотришь здесь…

Гофман вяло хлопнул себя по нагрудному карману летного комбинезона, сплошь залитого кровью. Было видно, что он сейчас потеряет сознание.

Я все же не удержался от вопроса.

— Неужели ты меня так ненавидел?

— Я тебя, Шаталов, и сейчас ненавижу…

Больше Гофман ничего не сказал. Он не мог говорить, только тяжело дышал. Майор жил еще несколько минут.

Наконец, голова его безвольно упала в сторону. Я подался вперед и склонился над ним. Гофман был мертв.

Смешанные чувства вдруг бурным потоком овладели мной. Странная смесь досады, восхищения и жалости заполонила мое сердце. Гофман заметно отравил мне существование, но его мужское обаяние, упорство в достижении цели и, конечно, незаурядное мастерство летчика вызывали глубокое и искреннее восхищение. Таких людей, как Гофман, наверное, любить сложно. Такие люди, как Гофман, как будто сами провоцируют, чтобы их ненавидели, но такие люди, как Гофман, никогда никого не оставляют равнодушным. Пусть ненависть, но равнодушие — никогда!

В этот миг мертвая окровавленная рука пилота соскользнула с нагрудного кармана вниз. Я вспомнил предсмертные слова Гофмана, расстегнул клапан и выудил на белый свет ворох каких-то квитанций и расписок.

Быстро просмотрев их, я без труда догадался, в чем дело. Получается, что Гофман подстроил аварию на горной дороге и кражу акварели!

Конечно, он знал, что Хелен хочет на день рождения порадовать отца. Судя по квитанциям, он нашел ей фирму, представительница которой была его человечком. Перед золотым египетским браслетом девушка не устояла. Вот ее расписка в получении.

Не вполне понятно, как именно она или, может быть, ее помощник все устроили, но налицо результат — тормоза в автомобиле, который предоставила фирма для поездки в гости к Эрику фон Горну, были испорчены намеренно.

Затем именно она засунула акварель в багажник «хорьха», на котором я вернулся в Берлин. Все для того, чтобы подозрение сразу же пало на меня. Как она виртуозно врала на очной ставке! А я, дурак, гадал о причинах ее фантастического вранья.

Я взял Гофмана на руки и осторожно перенес на мягкую зеленую травку в тень от крыла самолета. Здесь его легко найдут те, кто обнаружит разбившийся «мессершмитт».

Что же теперь делать? Как быть? Мой «мессершмитт» цел и невредим. Луг — длинный и ровный, взлететь с него не составляло никакого труда. Я мог продолжать полет, но все же решил оставить самолет и не лететь дальше. Зачем вводить в заблуждение Советское правительство? Мало ему заблуждений! Гитлеровская дезинформация льется через край. Надо бросить «мессершмитт» здесь и попытаться пробраться к своим. А заговорщики пусть считают меня, точнее Гофмана, погибшим. Тогда не будет им никакой отмашки.

Дальше произошло такое, от чего меня до сих пор пробирает мороз по коже. Однако — по порядку.

Я уселся на траву неподалеку от тела Гофмана и раскрыл планшет. Судя по ориентирам, которые мне удалось заметить перед тем, как посадить «мессершмитт», я находился в десяти километрах южнее Слонима и в двадцати километрах к западу от Барановичей. Как раз там, где какой-то оросительный канал впадает в реку Щара, а Щара, как известно, — приток Немана.

Я еще раз все тщательно вымерил по карте. Получалось, что ближайшая более или менее крупная трасса вела в город Слоним и находилась от меня всего в полутора километрах.

— Правильно думаешь, но не в том направлении.

Знакомый голос прозвучал настолько отчетливо, но так неожиданно, что я подумал, не начались ли у меня слуховые галлюцинации на почве всего пережитого. Я машинально зажал уши, а затем, не помня себя, поднял голову и увидел… Хелен.

Она стояла передо мной в германском летном комбинезоне, жива и здорова! Ее светлое, хотя немного уставшее, лицо сияло лучезарной улыбкой, а в милом до боли и удивительно ясном взгляде бездонных прозрачных глаз таилась вселенская нежность и любовь.

— Хелен… ты?

Не помня себя, я отбросил планшет в сторону и вскочил на ноги. Если бы она не шагнула ко мне навстречу, я бы так и стоял как истукан неизвестно сколько.

Во все это было невозможно поверить, пока она не прижалась теплой нежной щекой к моей взволнованной груди. Ощутив знакомый запах волос, ни с чем не сравнимое дыхание и увидев очень близко ее родные глаза, я вдруг почувствовал, что у меня подкосились ноги. И, наверное, я упал бы, если бы она не удержала меня за талию.