не знает, ничего не знает! – зачастил тощий, для убедительности мотая головой, и принялся нарезать широкие круги вокруг стола. – Знает только Серая Мать, только она одна, но о ней нельзя больше говорить, нельзя, нельзя, нельзя!

Разрезанное сухими морщинами лицо превратилось в маску, бледные губы с опущенными уголками застыли напряженной дугой. Новоиспеченный сосед сболтнул лишнего, поняла Олеся. И теперь он по-настоящему напуган этим.

Выходит, некто, способный проникать в их головы, мог каким-то образом узнать, что Толенька проговорился о чем-то важном? Мысли, воспоминания… Неужели все это, всегда принадлежавшее лишь им самим, теперь могло стать доступным чужому взгляду в любую минуту? От подобной перспективы сердце снова неприятно сжималось за грудиной.

И все-таки Олеся чувствовала: нет, такого быть не могло. Что бы ни вползало в их головы, оно раз за разом отступало, как волна, уходящая от берега во время отлива. Можно ли на это повлиять? Могут ли они прогнать эту… Серую Мать из своих мыслей? Возможно, у Толеньки были какие-то ответы, но Олеся заставила себя промолчать. Она опасалась, что тощий человечек опять будет все отрицать, если начать давить на него.

Вместо расспросов про Серую Мать Олеся спросила о другом:

– Анатолий Сергеевич, а как вы здесь оказались?

Названное вслух полное имя будто пригвоздило сгорбленного Толеньку к месту. Качнувшись по инерции вперед, он замер рядом с выходом из комнаты и глянул на Олесю – исподлобья и вполоборота. Однако лицо его слегка смягчилось.

– Не помню, – бросил он и вновь начал с сухим шелестом потирать ладони. – Толенька ничего не помнит, Толенька просто здесь…

– В смысле – не помнишь? – Семен, до этого развалившийся в кресле, теперь подался вперед. Интонация его голоса вкупе с фамильярным «тыканьем» показалась Олесе чересчур жесткой.

– Очень долго все, очень, – снова затараторил новоиспеченный сосед, согнувшись еще сильнее, – Толенька уже и не помнит, Толеньке нечего помнить!

Семен собирался сказать что-то еще, но Олеся перебила его:

– Как давно вы здесь?

Толеньку ее вопрос, кажется, поставил в тупик.

– Д-давно? – неуверенно переспросил он.

– Вы знаете, какое сейчас число?

– Число? – Толенька вдруг скрипуче хихикнул. – Здесь нет никаких чисел! Толеньке незачем считать дни, Толенька спасся и живет!

– Вы помните, когда именно оказались здесь? – не сдавалась Олеся. – Хотя бы месяц?

Толенька призадумался. Глаза под сдвинутыми бровями буравили пол, на лбу пролегла глубокая складка. Через некоторое время его губы беззвучно зашевелились, поднятые вверх ладони несколько раз хлопнули по черепу.

– Две тысячи, – наконец произнес он. – Там, – он снова махнул рукой назад, – был такой год. Две тысячи. Нехорошее число. – Он чуть помедлил и осторожно спросил: – А у вас… у вас какой был год?

– Две тысячи двадцатый, – выдохнула Олеся.

«Двадцать лет».

Этот срок не укладывался в голове. Такого просто не могло быть. Если он провел здесь двадцать лет… Если он до сих пор здесь… Это значит…

– Да это бред какой-то! – Семен поднялся с кресла и тоже сделал несколько шагов по комнате, скрестив руки на обнаженной груди. – Двадцать лет? – Он смотрел на Толеньку со смесью сомнения и плохо скрываемой гадливости. – И как ты выжил? Где брал воду? Чем питался?

– Много чем. Разным, – отвернувшись, пожал плечами Толенька.

Паузу нарушил нетвердый голос Аллы Егоровны:

– А другие люди? Кто еще с вами?

– Никаких людей, никаких. Одна эта квартира, один Толенька.

– Как все это было? – улучив момент, продолжила расспросы Олеся.

Тощий человечек снова задумался, потирая ладонями лысую голову.

– Без выхода, – пробормотал он. – Тут квартира, и за дверью тоже квартира… Нет выхода, только вход…

Похоже, Толенька описывал примерно то же, что произошло с их этажом. С лестницей.

– Ты же сказал, что ничего не помнишь, – поддел его Семен.

– Ничего, ничего, – пробормотал Толенька, продолжая сжимать голову руками, – ничего и не помню, ничего больше и не было, ничего, Толенька спасся и живет, просто спасся и живет…

– Но как такое возможно?! – воскликнула Алла Егоровна. – Почему именно мы? – она судорожно всплеснула руками, и губы ее задрожали. – Да что же это!.. Да что же!..

Жалобные выкрики сменились всхлипами, и она скорчилась на полу, похожая на сдувшийся шарик. Виктор Иванович, не произнесший ни слова, опять прижал ладонь к груди. Утешать жену он больше не пытался.

– В этот раз Серая Мать взяла больше, взяла всех вас, – снова зашептал Толенька. Он низко пригнулся, будто хотел от кого-то спрятаться. – Только она знает зачем.

Олеся не сразу поняла, что Толенька отвечает на вопрос Аллы Егоровны.

– Ты знаешь, как отсюда выбраться? – спросил Семен, не обращая внимания на плачущую женщину.

– Нельзя никуда выбраться, – покачал желтушной головой Толенька. – Теперь вы здесь.

– А как же старуха? Она видела какую-то соседскую старуху на улице! – Семен указал пальцем на Аллу Егоровну, сотрясающуюся в рыданиях на полу.

– Да, здесь была та старуха, – подхватила Олеся. – Противная, в желтом берете. Как она вышла из дома? А еще эти… птицеящеры! – Ее вдруг прорвало, и она продолжала говорить, не дожидаясь ответов от Толеньки – Большие, черные, как птеродактили! И еще какая-то… не знаю… лошадь? Я видела ее утром! А время? А электричество? Вода?

Продолжая шуршать ладонями, Толенька снова стал кружить по комнате, глядя в пол.

– Днем можно выйти, днем будет ясно, – бормотал он. – Вы уже здесь, прямо вот здесь, и завтра… – Он смолк на пару секунд и сместил взгляд в сторону, словно прислушиваясь к чему-то, а потом вдруг надрывно выкрикнул: – Толенька устал! Толенька очень устал от вас! Кричите, спрашиваете… – Узловатые пальцы с загнутыми желтыми ногтями обхватили голову, и он болванчиком закачался вперед-назад. – Хватит! Всем надо спать! Всем! А после – уходите! Наступит день, и уходите к себе! Дайте Толеньке поспать! Дайте Толеньке отдохнуть! Потом Толенька сам к вам придет, сам!

Резко развернувшись, он нырнул в темный зев коридора и скрылся во мраке. Где-то сбоку хлопнула дверь.

4

Плечо и бедро ныли. Куда-то запропастилась подушка, и неудобно вывернутая шея болезненно окаменела. Не в силах больше лежать на боку, Олеся перевернулась на живот. Согнутые колено и рука уперлись в холодную жесткую поверхность.

«Где я?»

Мутный спросонья взгляд обшаривал незнакомую обстановку.

Немытый исцарапанный пол. Клочья пыли и высохшие разводы грязи. Какие-то мелкие ошметки, напоминающие обрывки бумаги. Прямо напротив – ножки стула и тонкие ноги в розовых тапочках с помпонами. Выше – разошедшиеся полы стеганого халата, кружевной подол белой сорочки. Алла Егоровна. Прилегла на стол, спрятав лицо в колодце скрещенных рук. Только худенькие плечи мерно вздымаются и опадают во сне.

В окне позади нее сквозь полуистлевшую тонкую ткань просвечивало пасмурное