небо. Едва различимый геометрический узор на шторах расставил все по своим местам. Не было ни подушки, ни постели вообще. Олеся лежала на полу в двадцать четвертой квартире – там, где отключилась вчера, измотанная событиями безумной ночи.

Подобрав под себя руки, она попробовала сесть. Затекшее тело ворочалось с трудом и стреляло болью то тут, то там. В приглушенном свете нового дня тихая, обросшая пылью комната казалась Олесе похожей на склеп. А себя она ощущала ожившей мумией, чьи мертвые конечности выворачивались и двигались под действием какого-то проклятия.

Хотелось снова отключиться и не просыпаться еще долго-долго, не видеть и не помнить ничего, но Олеся знала, что это невозможно. Она здесь, в этом месте, и вряд ли в ближайшее время что-то изменится.

«Изменится ли вообще?»

Думать об этом было невыносимо.

Поблизости кто-то натужно захрапел. Олеся протерла глаза, прогоняя остатки сонливости. Храп повторился, превратившись в тихое похрюкивание. Это был Хлопочкин. Он спал сидя, примостившись в углу комнаты и широко раскинув ноги в съехавших тапках. Его лысеющая голова была запрокинута назад, и из приоткрытого рта вылетали хрюкающие звуки.

Рядом вдоль пустой стены со светлым пятном на месте какого-то отсутствующего теперь предмета мебели вытянулся голый хребет напольного светильника: ни абажура, ни подставки, только цоколь с осколками лампочки и пенек на месте срезанного шнура. Все – серое, пыльное, ветхое.

Неужели действительно двадцать лет?

«Невозможно».

«Нет, невозможно».

«Семен прав: еда, вода… Как?»

Остановив взгляд на отвисшем подбородке Хлопочкина и не видя его, Олеся перебирала в уме детали вчерашнего разговора с новым знакомым.

«Нельзя никуда выбраться». «Днем можно выйти, днем будет ясно». Что это значит? Можно выйти или нельзя? В голове крутились десятки вопросов, которые она не задала вчера.

Толенька был напуган. Но чего именно он боялся? Какая беда случится, если эта сущность, Серая Мать, заглядывающая им в головы, узнает, что он говорил о ней?

Вопросы, вопросы, вопросы…

Перед тем как уйти, Толенька сказал, что устал. Выглядел затравленным. Может, его слишком нервировала компания незнакомцев. А если попробовать поговорить с ним с глазу на глаз, спокойно? Возможно, тогда он расскажет больше? Объяснит, что тут на самом деле происходит и как… как можно выбраться.

В то, что выбраться нельзя, Олеся верить отказывалась.

Чтобы подняться на ноги, ей потребовалось не меньше минуты. Ноги все еще болели, голова слегка кружилась. Очень хотелось пить. Кое-как выпрямившись, Олеся уперлась обеими руками в стену. На полу остался съежившийся от холода Семен, лежащий лицом к треснувшему шкафу. До этого они спали спина к спине, подстелив Олесин халат, посеревший от грязи и запятнанный Ангелининой кровью.

Олеся осмотрела себя. Темные разводы отпечатались в двух местах на пижаме, но сейчас кровь уже высохла. Продолжая одной рукой держаться за стену, она наклонилась и накинула край халата на голое плечо Семена.

– Не надо…

Раздавшийся позади голос испугал Олесю, заставил резко обернуться – рывком, до темноты в глазах.

Ангелина Петровна неопрятной горой плоти восседала в затхлом кресле, куда ее пересадили после ухода Толеньки.

– Не надо… – еще раз жалобно протянула она во сне.

Олеся пригляделась к соседке. Полное лицо обмякло, тело оставалось неподвижным. И правда спит. Взгляд скользнул дальше. Импровизированная повязка была чистой. Это радовало. Девушка понятия не имела, что еще предпринять, если бы кровотечение не прекратилось.

Одно колено сухо хрустнуло, когда Олеся сделала шаг к выходу. Оглянувшись, она убедилась, что все по-прежнему спят. Было важно поговорить с Толенькой один на один, пока он снова не начал шарахаться от своих гостей.

Коридор расходился в обе стороны. Справа прихожая и, кажется, дверь в кухню. Слева – белеющие в полумраке прямоугольники других дверей. Олеся повернула налево.

Еще три двери, две из них – приоткрыты. Из-за первой едва ощутимо тянуло гнилью. Олеся собиралась пройти мимо, но по голым щиколоткам вдруг мазнуло сквозняком.

Из полутемного коридора пространство за дверью выглядело непроницаемо черным. Значит, окна там нет. Туалет или ванная. Но поток воздуха, касающийся ног, словно нашептывал, что помещение по ту сторону – совсем не то, чем кажется. Что там…

«Что там?»

Олеся щелкнула выключателем. Она не была уверена, что свет зажжется, однако это произошло. Еле теплившееся сияние высветило совмещенный санузел, заросший грязью, как и вся остальная квартира. Кафеля не было, только голый серый бетон. На месте унитаза в полу зияла дыра с неровными краями, окаймленная неприятными на вид коричневатыми пятнами.

Сквозняк шел оттуда.

Медленно и осторожно ступая, Олеся приблизилась к отверстию. Внутри было темно. Возникшее вдруг ощущение большого, ничем не занятого (за исключением черноты) объема заставило ее отступить назад. Внизу должна была быть чья-то квартира, но Олеся знала, что ее там нет. Это знание пришло откуда-то из спинного мозга, разлилось зябкостью вдоль позвоночника. Пол под ногами показался тонкой яичной скорлупкой, под которой – лишь полная тьмы пустота, выхаркивающая наружу этот гнилой холодный воздух.

На выходе Олеся краем глаза заметила какие-то разводы в ванне. Темно-серые и буровато-сизые, давно засохшие и более свежие, они змеились по стенкам ванны и сползали вниз, образуя на дне продолговатую лужу. Рассматривать их она не стала. Жуткой дыры в полу было достаточно.

Вновь оказавшись в коридоре, Олеся плотно прикрыла за собой дверь, отсекая дыхание нехорошего сквозняка.

За второй дверью располагалась еще одна комната. Толенька жил в трехкомнатной квартире, почти такой же, как у Хлопочкиных, только здесь вместо спальни было что-то другое. Окинув взглядом помещение, еще более безжизненное, чем остальная квартира, Олеся так и не сумела определить его назначение.

Между неровными лоскутами частично содранных обоев проглядывал все тот же серый бетон, а там, где обои все же сохранились, они были черны от размазанной сажи.

Прямо посреди комнаты виднелись остатки давнего кострища: почерневшее углубление в разобранном полу с помятым и закопченным жестяным тазом по центру, обугленные головешки, мазки сажи. Мебели в комнате не было, и, глядя на следы пламени, Олеся догадывалась, что с ней могло случиться.

Шторы на треснувшем окне отсутствовали, а на месте сорванного карниза торчали два обломанных штыря. Зато исцарапанный подоконник был занят, как и пространство вдоль стен, расчищенное от горелых обломков: там стояли и лежали вещи. Множество вещей. То ли черно-белые, то ли совершенно выцветшие фотографии в рамках, запечатлевшие разных людей; расколотая ваза; настольные часы «под старину»; россыпь мобильных телефонов: и кнопочные «булыжники», и смартфоны; бледно-красная женская туфелька на шпильке; пара разбитых планшетов; серые от грязи мягкие игрушки; несколько наручных часов вперемешку с бусами и браслетами;