плечи. Выглядела она донельзя растерянной. Гастин стоял рядом с ней, держа на раскрытой ладони небольшой цветной пузырек.

— Флакон ваш?

— Наверное…

— Это не ответ! Ваш или нет?

— У меня были духи в похожей бутылочке. Но я не смогу точно вспомнить, каким цветком она была украшена.

— То есть вы хотите нас заверить в том, что еще вчера вечером это не стояло на вашем столике?

— Да. У меня мало духов, запомнить не сложно, что где находится.

— Вы знаете, что внутри?

— Конечно, нет.

— Волчий дурман, инкнесса.

Вдова вздрогнула. Михаил тоже.

— Вы можете что-нибудь добавить к сказанному вами?

— Нет.

— Графиня, нам необходимо, чтобы вы проехали с нами. Это не арест. Пока. Просто необходимо уладить кое-какие формальности.

— К-конечно…

Катерина выглядела настолько подавленной, так обреченно она соглашалась со всеми требованиями следствия, что Михаил просто не мог не встать на ее защиту.

— Я поеду с ней.

Станислав обернулся к наглецу и смерил того крайне недовольным взглядом.

— В этом нет нужды.

— Я юрист. Любой имеет право на квалифицированную юридическую помощь. Вы не можете мне отказать.

— Как вам будет угодно. Инкнесса, у вас десять минут.

Капитан взял пытающегося ему что-то втолковать врача под руку и покинул комнату. Талькин, оглядываясь на Екатерину, словно ждал, что она его позовет, вышел следом. Когда дверь за ними закрылась, Мережская прошептала, пряча глаза:

— Спасибо.

— Я обещал быть вам другом, — напомнил Михаил. Вдова слабо улыбнулась.

— Я помню. И все же вы не обязаны взвалить на свои плечи все мои проблемы. К тому же…если вы мне не верите. Не врите. Я знаю, вы сомневаетесь, и не осуждаю вас. Искать истину — ваша профессия. Иногда я сама…сомневаюсь.

— В чем?

— Во всем. В себе в первую очередь. Порой мне кажется, что вы мне просто снитесь… Не волнуйтесь, вы добрый гость моего сна. Пожалуй, единственный друг. Простите, я несу какой-то бред. Вы идите. Мне надо одеться, господа следователи ждут.

Взволнованный ее откровением, Михаил послушно вышел.

То, что она о нем сказала — это хорошо или плохо?

Часть 9

В отделе гражданского следствия их пару не столько расспрашивали, сколько пугали. Пытались развести их по разным комнатам, но Катерина так вцепилась в любезно предоставленную ей руку Михаила, что увести ее куда-либо подальше от юриста можно было, только отпилив ему конечность. В свою очередь Климский был преисполнен решимости не оставлять полагающуюся на его помощь женщину в одиночестве и, как не юлили допрашиватели, он последовательно отвергал все их требования и предложения, умело ссылаясь при этом на действующие законы государства. Его осведомленность и упорство изрядно бесили Гастина, хоть тот и старался вида не подавать. В итоге все свое внимание капитан перенес на вдову, задавая ей одни и те же вопросы до бесконечности. Катя дрожала, непроизвольно сжимала руку Михаила и пыталась отвечать следователю максимально подробно. Тот хмурился, кривился, переспрашивал, пытаясь запутать вдову, в итоге злился и начинал повышать голос. Катя в такие моменты вздрагивала и прятала взгляд, словно действительно была в чем-то виновата, а Михаил встревал в разговор и, начиная очередной спор, переводил внимание допрашивающего на себя. Так повторялось до бесконечности.

Наконец Гастину надоело грозно сводить брови, и он милостиво отпустил их домой. Едва за инкнессой закрылась дверь, как из другой в кабинет следователя вошел Арефьев.

— Кто подложил, догадался?

Станислав недовольно стукнул по столу.

— Да что гадать. Пасынок. Ну, молокосос! Целый план разработал. Даже отравиться не побоялся! Лишь бы мачеху отправить на плаху.

Начальник сел на стул, где недавно ерзал сосредоточенный и злой провинциальный юрист. С безупречной репутацией, между прочим.

— Милый мой капитан, в жизни и не такое бывает. К тому же нам этот спектакль на руку: двоих точно можно вычеркнуть из списка подозреваемых.

Станислав устало потер переносицу.

— Инкнессу?

— Правильно. А почему? Потому что если бы убийцей была она, то знала бы, что мы назвали совершенно не тот яд, которым травили ее мужа и, следовательно, была бы уверена в том, что ничего ей из-за этого флакончика не будет. Вычеркиваем. Кого еще?

— Молокососа? — с некоторой неприязнью предположил капитан.

— Верно. Пасынка убираем тоже. Теперь ясно, что он понятия не имеет, каким ядом на самом деле был убит его отец.

— А кто знает? — недовольно буркнул следователь, пододвигая к себе грифель, металлическое перо и чернильницу. Арефьев азартно воскликнул:

— А вот это, мой друг, мы и должны выяснить.

Гастин с ненавистью осмотрел свой стол, заваленный бумагами. Ну и работка! Врагу не пожелаешь! Отчего это людям постоянно надо кого-нибудь убивать или грабить? Не сидится же им, подлецам, спокойно на месте!

Мужчина со вздохом взял из отдельной стопки чистый лист бумаги, дабы написать очередной отчет о проделанной работе.

* * *

Карета мерно покачивалась. Екатеринина голова лежала у Михаила на плече. Сейчас мужчина был рад, что здание гражданского следствия находилось на другом краю города. Измотанная, ничего не евшая целый день, девушка заснула прямо в экипаже, и можно было приобнять ее, страхуя от падения, и невесомо касаться пальцами растрепанных волос.

Верил ли он ей? Она считала, что нет. Увы, Михаил Климский не знал полутонов. И если вначале он относился к ней с предубеждением и искал ложь и притворство в каждом ее слове, в каждом жесте, то теперь…теперь он ей верил. На свою беду. И не только верил. Он готов был встать на ее защиту по первому требованию, заслонить ее собой от чужих нападок и издевательств. Он готов был сделать все, чтобы эта женщина никогда больше не хмурилась и не закусывала губу от боли, чтобы на лице ее сияла улыбка, а глаза были полны счастья, а не слез.

Тоже самое он когда-то предлагал ее сестре. Марии этого оказалось мало. А Кате?

Карета остановилась. Кучер принялся пререкаться с другим кучером, перегородившим им дорогу. От их громких криков Екатерина проснулась.

— Что там?

Михаил поспешно убрал руку от ее лица.

— Сейчас посмотрю.

Он вышел из экипажа.

У подъезда к дому Мережских стояла еще одна карета — не самоходная, а по старинке запряженная четверкой лошадей. Из ее окна Аристарх Ляпецкой ругал своего кучера, тот в свою очередь пререкался с извозчиком, нанятым Климским. Увидев корень зла, то есть Михаила, инкнесс на секунду замолк, оглядывая его одежду, быстро сообразил, что перед ним нищий провинциал, и принялся поливать грязью уже не извозчика, а его нанимателя. Юрист счел, что вступать в подобное словесное противостояние ниже его достоинства, и