Это заведение называется родон танрёндэ — лагерь трудового перевоспитания (российский аналог — колония общего режима. — Прим. пер.). Там неудачливых перебежчиков и нелегальных эмигрантов объединяют с преступниками, совершившими относительно легкие правонарушения, — вроде мелких воришек и уличных наркодилеров. Люди, имеющие хороший сонбун[131] (социальный статус), пойманные за пользованием китайскими мобильными телефонами, также могут оказаться в трудовом лагере. Поскольку правительство буквально помешано на «общественной гигиене», такие люди оказываются там рядом с женщинами, которые осмелились носить обтягивающие джинсы, или мужчинами, рискнувшими отрастить длинные волосы. По данным нашего источника, заключенные «полдня занимаются принудительным трудом, а другую половину проводят на занятиях», то есть подвергаются пропагандистско— воспитательной обработке. Таким образом государство пытается вновь наставить заключенных «на путь истинный», прежде чем выпустить их «на свободу с чистой совестью» и вернуть в общество. Дисциплина в родон танрёндэ строгая, а насилие повсеместно. Меры безопасности, однако, в таких лагерях не слишком совершенные, поэтому случаются там и побеги.

Признанные виновными в совершении более тяжких преступлений оказываются в кёхвасо — коррекционных центрах (российский аналог — колония строгого режима. — Прим. пер.), в которых осуществляется «совершенствование через образование», куда приговоренные отправляются на фиксированный срок, составляющий до нескольких лет. Кёхвасо также находятся в ведении МОБ и не считаются лагерями для «политических», но в реальности многие попадают туда за действия, которые в большинстве других стран могут быть признаны политическими преступлениями. Торговец иностранными DVD, например, может угодить в кёхвасо за то, что материалы, которые он продает, помогают подрывать государственную монополию на информацию.

Жизнь в кёхвасо крайне сурова. Рассказы бывших узников Кёхвасо № 12, расположенного в Чонгори провинции Хамгён-Пукто (рядом с корейско-китайской границей), говорят о том, что лагерные пайки там настолько скудны, что не обеспечивают даже минимально необходимый для поддержания жизни уровень питания, так что заключенным приходится ловить насекомых и грызунов, чтобы не умереть с голоду. Те, кто отбывает срок в подобных лагерях, теряют до 30 килограммов веса, а многие все же умирают от голода. Другие заведения той же системы в этом отношении ничем не отличаются от Кёхвасо № 12, предназначенного для содержания 3–4 тысяч узников (включая тысячу женщин).

При этом заключенные в кёхвасо должны выполнять тяжелую работу. Узники Кёхвасо № 12 трудятся на медном прииске, работая по 14 часов в день. Защитное оборудование не предусмотрено, поэтому смерти и тяжелые увечья — обычное дело. Там же находится мебельная фабрика, на которой также постоянно происходят инциденты. На сон заключенным отводится пять часов — комбинация постоянной усталости и устаревшего оборудования приводит к тому, что люди в этом лагере гибнут раз в несколько дней.

Единственным утешением для узника кёхвасо может служить надежда на освобождение. В отличие от политзаключенных, сроки тех, кто попадает в кёхвасо, конечны; после освобождения их восстанавливают в (пусть и ограниченных, надо признать) гражданских правах. Возможно также заслужить помилование или досрочное освобождение, написав письмо Верховному Вождю с просьбой об амнистии; такие письма попадают в ОИО, и порой отдельные счастливчики таким путем добиваются свободы. По такому поводу, очевидно, выпускается отдельный документ, который распространяют в лагере инструкторы-пропагандисты[132]. Сократить срок также можно, если у семьи заключенного есть деньги на взятки или политическое влияние.

На всех уровнях пенитенциарной системы в рамках МОБ жестокость является обыденностью. Скудные пайки, недостаточные для поддержания жизни, пытки и избиения — это стандартные практики. Публичные казни тех, кто пытался совершить побег из исправительных лагерей кёхвасо, считаются нормальными и эффективными мерами для того, чтобы отбить охоту от подобных попыток. Допросы в курюджанах могут продолжаться практически беспрерывно, если следователям требуется признание, а тюремные охранники, поддерживая дисциплину и режим в подведомственных заведениях, в методах не стесняются, хотя порой ими руководит не стремление к порядку, а банальный садизм.

Существуют и другие страны, как мы уже отмечали, в которых применяются жестокие уголовно-исправительные практики. Однако Северная Корея отличается от них всех своей системой лагерей для политзаключенных. Такие лагеря, кваллисо, в чем-то похожи на исправительные колонии строгого режима кёхвасо — это заведения с таким же жестоким режимом и принудительным трудом, но там жестокость поднимается на новый уровень, как мы убедимся далее. Более того, узники кваллисо не только лишены каких-либо гражданских прав, у них почти нет надежды на освобождение[133].

Возможно, самая важная черта северокорейских «политических» лагерей в том, что туда попадают не отдельные, скажем, диссиденты или враги режима, а целые семьи. Априорно применяемый принцип соучастия (ёнджвадже) в политических преступлениях автоматически делает виновными три поколения родственников осужденного — и все они отправляются вслед за ним в кваллисо. Такая практика служит, естественно, достаточно мощным средством предупреждения антиправительственной деятельности. Человек, рискнувший, допустим, распространять анонимные листовки с критикой правления семьи Ким, рискует оказаться в лагере вместе со своими детьми, братьями, незамужними сестрами и родителями. Его жену могут пощадить, если она немедленно разведется с мужем. Замужним сестрам также не грозит участь узниц, поскольку по корейской традиции семья патрилинейна (то есть родство определяется по мужской линии) — вышедшая замуж женщина формально покидает свою семью, присоединяясь к семье мужа[134].