– Ми-илый, – ласково и капризно поет она, – что ты придумал? Ну какой там засос!

– Да вот же он!

– Да это просто синяк. Я ударилась на работе, о плиту.

– Ага, шеей! Рассказывай мне сказки!

– Нет, правда!

– Говори! С кем ты была?!

– Ладно, Коленька, ну не сердись, это Томка из холодного цеха надо мной подшутила, ущипнула, гадина такая.

– Ага! – повышает он градус своего накала. – Теперь Томка виновата!

Она ни за что не признается, но сцена все равно кончается руганью, битьем посуды, он иногда прикладывает ее своим тяжеленным кулачищем – а потом следует дикий, необузданный, бурный секс.

Я постарался сойтись с парочкой покороче. Прежде всего, с Николаем – и довольно быстро, за пару месяцев, стал его закадычным другом. Он сделал меня своим доверенным лицом, и я терпеливо выслушивал, как он подозревает и ревнует свою Дульсинею. Один лишь бог знает, сколько раз приходилось мне терпеливо отвечать на его однообразные вопросы: «А как ты думаешь, она и вправду с НН спала? А с ММ?» Отзываться, разумеется, в таких случаях следовало одинаково: «Да что ты, Коля?! Да быть того не может! Ты мужик лучше всех, и она прекрасно об этом знает. А с другими самцами она просто кокетничает, подначивает тебя, заводит». И он мне верил. Блажен, кто верует, как говорил великий русский национальный поэт.

Разумеется, столь тесная моя дружба с супругом не осталась не замеченной Верой. И она, конечно, попыталась соблазнить и меня. Я сделал вид, что поддался на ее нехитрые уловки, и оказался с ней в постели – это входило в мои планы. Женщиной вообще можно полноценно манипулировать, лишь переспав с ней. Или, по меньшей мере, когда она безответно в тебя влюблена.

Между мной и Верой тоже установились приятельские отношения, но она мне, в противоположность Николаю, в наших задушевных разговорах рассказывала о своих победах: как мужики постоянно ее добиваются, да с такой силой, что просто приходится им уступить. По ее словам, они преследовали ее везде. И на улице, и в электричке по дороге на службу, а уж на самой работе просто проходу не давали. И летчики, и техники, и даже космонавты, настоящие и будущие, которые на аэродроме тоже часто бывают. Однажды я между делом спросил Веру, знает ли она Гагарина.

– Конечно! – воскликнула женщина с горячностью.

– А как он, на тебя еще не клюнул?

– А ты хотел бы? – подбоченилась она. Я гнул свое:

– Говорят, первый космонавт сильно охоч до женского пола. Как же тебя пропустил? – Вера ничего не ответила, но я заметил, что моя реплика запала ей в душу.

В следующий раз, когда мы встречались с ее мужем и, по обыкновению, выпивали, Николай снова затянул свою песню: «Она мне изменяет…» Но в этот раз я не стал его разуверять, а, напротив, сказал, мол, да, конечно, его жена пользуется успехом у мужского пола:

– Тем более, у нее в столовой такие известные люди бывают. Космонавты, например.

Он напрягся, на лице заходили желваки:

– Да, я как раз видел – она с Гагариным очень любезно разговаривала…

Я подлил масла в огонь, сказал со смехом, шутейно:

– Я бы на твоем месте к первому космонавту жену ревновать не стал. Наоборот, гордился бы, что она у него успехом пользуется. – Николай в ответ взревел. Я не стал в тот раз педалировать ситуацию и осторожно увел разговор в сторону.

С Верой мы встречались всякий раз, когда техник был на дежурстве, а она отдыхала после смены. Во время очередного свидания я опять, со смефуечками (как тогда говорили), поинтересовался ее успехами в покорении Юрия Алексеевича.

– Да он меня к себе в гостиницу, в Москву звал! Все знают, что у него там номер в «Юности». Только я не поехала. Делать мне больше нечего, как в Белокаменную за ним таскаться! – Я хотел было спросить: «Что ж ты его, как других, в подсобку не потащила?» – да прикусил язычок. Не знаю, правдой ли было то, что первый космонавт зазывал официантку к себе в гостиницу, или плодом ее распаленного воображения – но мне это было неважно. А она продолжала:

– И вот, смотри, он мне сувенирчик подарил. Импортный. Из Парижа привез. – И продемонстрировала латунный брелок с Эйфелевой башней – по нынешним временам копеечный, но тогда, для простой советской официантки, да еще полученный из рук самого Гагарина, он представлял, конечно, немалую ценность.

– Ты смотри, – предостерег я, – чтобы муж брелочек не нашел, он ведь у тебя ревнючий.

– Ничего, – со смехом отвечала она, – я так спрячу, что не отыщет.

А когда она уходила на службу, а Николай возвращался с дежурства, беседы вели уже мы с ним. Каждый раз они сопровождались возлияниями. Ревнивцы вообще не дураки выпить, а алкоголь, в свою очередь, усиливает ревность. Получается порочный круг. За десять с лишним лет, прожитых в России, я научился пить не хуже любого русского – но сравняться с Николаем не мог, потихоньку выливал водку в цветочный горшок или в воду, которой мы запивали горячительное. К тому же голова моя должна была быть ясной – слишком тонкую игру я вел с Ежовым.

Когда он принимал дозу, разговор рано или поздно съезжал на Верины измены, подлинные или мнимые. И в случае с Гагариным – возможно, единственном, когда прелюбодеяния с ее стороны не было – я, напротив, усердно раздувал в его груди пламя. Поддакивал.

– Да, – говорил, – ее можно понять. Такому парню, как первый космонавт, я бы, может, и сам, если был бы женщиной, отдался. Потерпи и не ревнуй. Как при царском режиме: мужья за честь почитали, если жена с царем спит. Карьеры на этом делали. Да ты бы лучше сам ее попросил – пусть замолвит за тебя перед космонавтом словечко, а тот по службе тебя продвинет.

Он в ответ рычал, беленился, скрипел зубами.

А в следующий раз, когда мы спали с Верой, я заметил у нее под глазом кровоподтек.

– Коля? – сразу понял я. Женщина заплакала:

– Прицепился, как банный лист. «Что у тебя с Гагариным? – кричит. – Признавайся!» Дерется! Нашел брелок, заставил повиниться, что я от Юрия Алексеича получила. Ногой растоптал! Потом кричит: признавайся, сука, что ты с ним спала! Сказал: всю тебя измордую, жизни лишу, если не признаешься! Бьет меня! Я и призналась.

– Зачем призналась-то? Ты ведь не?..

– Правильно, не! Ничего у меня с Юрой не было! Да только если бы я не призналась, Коля бы меня и впрямь убил. Все равно бы бил, пока не призналась. Бил бы, бил – да так и убил бы. А призналась – он меня просто в угол швырнул да потом отстал. Убежал куда-то.

По признаниям женщины я понял, что Ежов дошел до предела. Однако мне предстояло выяснить, в чем этот предел заключается. При очередном нашем рандеву (и выпивке) Николай предстал предо мной поникшим, убитым горем. Выпил сто грамм, расплакался:

– Да я без Веры жить не смогу! Да я ее люблю! Да ее убить мало! Как она могла?! И как я его ненавижу! А что мне делать?