— Я учу этих детей, — ответила Тесс. — Вот при чем.

— Несколько бесплатных уроков английского еще не делают тебя их опекуном.

— Я имею в виду не только английский.

— Выходит, мы остаемся, чтобы ты могла поиграть в учительницу с местными детьми?

Первая вспышка злобы.

— Это для меня не игра. Это мое предназначение.

— Тесс, — умоляюще произнес я, — пожалуйста, давай уедем.

Она взяла меня за плечи и попыталась объяснить еще раз:

— Послушай, человек уезжает в другую страну не для того, чтобы стать кем–то другим, а для того, чтобы стать собой. Стать тем, кем не мог быть у себя на родине. Тем, кем всегда хотел.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Нет, понимаешь. В Англии нам не давали стать собой, а здесь ты можешь быть хорошим человеком, Том. Знаю, что можешь. И это главное, почему я хочу остаться.

Рори сидел в постели и тер глаза.

— Мне собирать вещи? — спросил он.

Прежде чем кто–нибудь из нас успел ответить, в комнату влетела Кива.

— Идем скорее! — закричала она. — У соседей заработал телевизор!

Ботены смотрели местный канал и даже не оглянулись, когда мы вошли и встали у них за спиной. На экране молодая тайка прикалывала к доске объявлений фотографию молодого тайца.

Потом камера отъехала назад и стало видно, что на этой бесконечно длинной доске висит уже много фотографий. На них позировали люди самых разных национальностей, и сразу бросалось в глаза, что у них счастливые лица. Там были снимки, сделанные на дне рождения, на свадьбе, во время отпуска. На некоторых иностранцы стояли на фоне наряженных елок, и никто не смог бы определить, сфотографировали их в другом году и на другом краю света или здесь, на острове, за день до катастрофы. Все возраста, все оттенки кожи, и все улыбаются.

К горлу, к носу и глазам подступили рыдания, словно я наглотался грязной воды и теперь она рвалась наружу.

Дочь потянула меня за руку. Они с Рори прижимали к груди пустые рюкзаки, как будто пытались угодить одновременно и мне, и Тесс: нашли сумки, но не стали собираться. Потом в комнату робко просочились Кай с Чатри, сели на отполированный деревянный пол и тоже устремили пристальный взгляд на экран. Господин Ботен глянул на них и снова повернулся к телевизору.

— Тесс… — проговорил я, указывая на Киву и Рори.

Она покачала головой:

— Нет. Пусть смотрят.

При звуках наших голосов госпожа Ботен что–то сказала мужу. Он взял пульт и принялся переключать каналы, пока не нашел новости на английском языке. На экране был развороченный пляж, голос с британским акцентом зачитывал статистику.

«Только на Шри — Ланке количество жертв оценивается уже не в три тысячи, как раньше, а… в двадцать шесть тысяч человек, — сказал диктор, и мне хватило этой короткой заминки, чтобы осознать: можно располагать самыми точными данными на свете и все же не представлять себе непомерность того, что произошло. — Число погибших в мире составило двести пятьдесят тысяч. Более полутора миллионов осталось без крова».

История была одна, но место действия и подробности разные. На юге Индии размыло дорогу. На Шри — Ланке поезд перевернуло и закинуло в джунгли. В Новой Гвинее деревню сровняло с землей. В Таиланде затопило отель.

В курортных районах туристы снимали приход воды на видео, и нам показывали неумелые трясущиеся записи, но в бедных районах не было ни туристов, ни камер, ни сотовых телефонов, и мы видели только последствия катастрофы. Тесс взяла меня за руку и так и держала не отпуская.

Потом камера переключилась на студию, где сидел диктор в костюме с галстуком. С торжественным выражением на лице он произнес:

«Лондонский журналист Ник Казан вместе с невестой как раз отдыхал в Таиланде на острове Пхукет».

На экране появился Ник. Он стоял рядом с дорогой на каком–то южном курорте, изуродованном до неузнаваемости.

«Я не понимал, что происходит, — рассказывал Ник. Он говорил не в камеру, а обращаясь к кому–то сбоку от нее. — Мы… мы как раз возвращались в отель на машине».

Рядом с ним стояла девушка — хорошенькая англичанка с заплаканными глазами и длинными светлыми волосами, — и Ник посмотрел на нее, прежде чем продолжить. Было видно, что он пытается оставаться невозмутимым журналистом, выполнять свою работу, излагать только голые факты, хотя это давалось ему с трудом.

«Со стороны пляжа бежали люди», — сказал Ник и взглянул на море.

Позади него виднелась пальма — вырванная из земли, раздавленная, сплющенная.

Он находился где–то в окрестностях Патонга — я узнал название отеля, на который переключилась камера. Все вокруг было изувечено, словно настал конец света: разбитые машины, обломки дерева, которые раньше были зданиями или стволами растений. И повсюду грязь — берег превратился в сплошное склизкое месиво.

«Это страшная трагедия, — проговорил Ник, разрываясь между необходимостью оставаться профессионалом до конца и желанием расплакаться. — Немыслимая трагедия…»

Он повесил голову, не находя больше слов.

«На пляжах Пхукета многие осознали, какая опасность им грозит, когда было уже слишком поздно», — произнес голос за кадром.

Снова последовали размытые кадры: люди бегут с пляжа, бурлящая вода, сметающая все на своем пути. Потом более поздняя, профессиональная съемка: спасатели прорубают себе путь сквозь груды поваленных деревьев. За одно дерево все еще держался человек, крепко обхватив ствол руками и ногами. Прошло несколько секунд, прежде чем я с ужасом понял, что он мертв.

Я не выдержал — обнял детей и развернул их спиной к телевизору. И только тут заметил, что Тесс ушла.

— Наверное, она на пляже, — сказала Кива.

Я действительно нашел ее на пляже, в нескольких шагах от первых казуарин — там, где раньше был «почти всемирно известный гриль–бар». Она сидела на низком табурете, а перед ней на перевернутом ящике стояло штук тридцать маленьких бутылок с минеральной водой — все, что она смогла унести.

Тесс надела широкополую шляпу и закрыла лицо тонким хлопчатобумажным шарфом, отчего стала похожа на одного из тех садовников, что ухаживают за растениями при больших отелях. Когда я вышел из–за деревьев, к ней как раз приблизилась женщина с маленьким ребенком. Тесс протянула им по бутылке воды, и оба сделали глубокий вай.

Я посмотрел на небо: солнце стояло высоко и тени на пляже почти не было. Я поднялся обратно на холм и отыскал в сарае господина Ботена мачете. Дети, все вчетвером, сидели у нас на крыльце, а между ними носился Мистер, одуревший от столь обильного внимания.

Когда я вернулся на пляж, рядом с Тесс, заложив руки за спину, стоял какой–то белый мужчина. Свежая голубая рубашка, чистые белые брюки, загар цвета денег. Точь–в–точь дальний родственник королевской семьи на светском рауте.