Суши больше не было.

Мир превратился в сплошную воду — движущуюся, грязную, смертоносную. Со своего балкона мы смотрели на проплывающие мимо деревья. В водовороте, как на адской карусели, бешено кружилась машина. Прежде чем ее унесло течением, я успел заметить в окне бледные, испуганные лица.

— Это не только на нашем пляже! — крикнул кто–то, но я не мог поверить, что сила стихии превосходила то, что творилось у меня на глазах.

— Еще одна волна! — воскликнул другой голос, и в это я поверил легко, поверил всем сердцем. Мы смотрели на горизонт и с ужасом ждали, когда вода придет и заберет нас.

Потом она начала отступать, и люди на подкашивающихся ногах стали спускаться вниз. Некоторые плакали, многие звали по имени пропавших родных. Мир распался на части, и всех мучили одни и те же мысли:

«Где вы?»

«Неужели вас у меня отняли?»

«Встретимся ли мы когда–нибудь?»

Я заплакал. Из груди вырывались бесполезные, раздирающие слух рыдания, не похожие на звуки человеческого голоса.

Тесс… Кива и Рори…

Я видел, как мою жену и детей уносит волной, видел в тысячу раз яснее того, что происходило вокруг, и зрелище это было подобно ножу, который всаживали мне в лицо снова, и снова, и снова.

Я медленно шел по блестящему грязному болоту, которое расстилалось там, где раньше был пейзажный сад отеля.

Ног я не чувствовал, словно кости превратились в желе. Стопы увязали в грязи. Я посмотрел вниз и увидел, что остался босиком. Я выругался. Без сандалий будет труднее добраться до дома — или до того, что от него осталось.

В том месте, которым я ударился о кирпич, лоб раскалывался от боли, и когда я дотронулся до него, на пальцах осталась липкая свежая кровь.

Рядом со мной кто–то стоял. Я с трудом сообразил, что это человек, вытащивший меня из воды.

— Вам нужно отдохнуть, — сказал он, дотрагиваясь до моей руки.

— Нет, — ответил я и оттолкнул его — грубее, чем собирался. — Мне нужно найти их — найти свою семью.

— Вашу семью… Конечно. Удачи.

Я потащился вперед. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Потом я обернулся и посмотрел на него.

— Спасибо, — сказал я, как будто он придержал для меня дверь, а не спас мне жизнь.

Он кивнул, молча глядя на меня.

— А вы как же? — спросил я.

— Моя семья была на втором этаже, — ответил он, оглядываясь на отель. — Жена и наш малыш. Они завтракали наверху. С ними все хорошо.

Я кивнул. Конечно, я был рад за него, но в то же время меня внезапно придавило сознание того, что в этот день судьба каждого зависела от случая: пошел на завтрак — остался в живых, пошел на пляж — погиб. Потом моего спасителя окликнула красивая женщина с грудным ребенком на руках, и он отвернулся, а я побрел в сторону моря, жалея, что не спросил, как его зовут.

Песок на пляже был все такой же мягкий, по цвету скорее похожий на снег, чем на золото, словом, обычный песок северного Пхукета. Пляж выглядел нетронутым, если не считать разбросанной по берегу мертвой рыбы. Мертвая рыба валялась повсюду.

Я посмотрел на свою окровавленную руку и вытер ее о футболку. На ходу я оглянулся на отель в последний раз и увидел освещенный солнцем ночной кошмар. Все сделанное руками человека было разбито вдребезги. Все, что находилось на первом этаже, вода выволокла наружу и растерзала.

Я услышал, как люди зовут пропавших родственников, и заковылял дальше, усилием воли заставляя себя передвигать ноги. Я видел перед собой жену и детей, и это видение жгло мне глаза, скручивало живот и впивалось в сердце.

Я старательно обходил мертвую рыбу, но иногда все–таки наступал на нее, и тогда что–то внутри у меня вопило и рвалось наружу.

Я не мог понять, на что смотрю.

Вдали от берега, в центре мангрового болота, посреди голых переплетенных корней и блестящей черной грязи, стояла лодка. Целая и невредимая. Она была обращена ко мне точно в профиль, как на картинках, которые рисовали Кива и Рори.

Лодка была выкрашена в серый цвет — наверное, она принадлежала полиции, армии или флоту. На гладком, без единой царапины борту по трафарету выведен номер — 813. Как будто это все еще что–то для кого–то значило. На мой зов никто не откликнулся. Тогда я взглянул на часы, но обнаружил, что они пропали. Я дотронулся до запястья, развернулся, вышел из мангровых зарослей и зашагал к дому.

На самом краю болота меня поджидал мужчина в разодранной, висящей лохмотьями футболке. Высокий, мускулистый, со светлыми, коротко стриженными волосами. Сильный человек, который только что плакал.

— Я видел, как вы смотрели на лодку, — сказал он.

Я почувствовал, что песок жжет мне ноги, и посмотрел вниз, жалея о потерянных сандалиях.

— На ней никого нет, — продолжил светловолосый мужчина, оглядываясь на мангровое болото. По–английски он говорил прекрасно, хотя и с легким скандинавским акцентом. — Я проверял. Еле до нее добрался — заросли очень густые.

Я продолжал идти — медленно, но упорно.

Я поравнялся с ним и пошел дальше на юг, в сторону дома, в сторону Най — Янга, вдоль безмятежного безмятежного моря.

Море… оно было совершенно неподвижным.

Но я не спускал с него глаз — я больше ему не доверял.

Мужчина нагнал меня и пошел рядом, стараясь не отставать. Он положил мне ладонь на плечо. Я остановился, посмотрел на него и почувствовал, как руки у меня сжимаются в кулаки.

Мне было его жаль, однако думать я мог только об одном: как поскорее попасть домой.

— Я ищу мальчика, — снова заговорил он. — Своего сына. Надо бы показать вам фотографию, но фотографии у меня нет.

Мужчина повернулся в ту сторону, откуда я пришел.

— Мы были на пляже Кхао — Лак. Там камня на камне не осталось.

Мы оба посмотрели на север. Здесь мертвой рыбы уже не было, и пейзаж напоминал картинку с открытки, которую хочется послать домой родным, чтобы и они прочувствовали красоту этого острова.

— Я его не видел, — ответил я. — Извините.

— Если увидите моего сына… — проговорил он и дотронулся до своих плавок. — Жаль, что у меня нет фотографии. Ему четыре года. Норвежский мальчик. Зовут Уле, как знаменитого футболиста. Уле. Он особенный ребенок.

Мужчина улыбнулся, вспоминая, и все его широкое лицо разом осветилось.

— Когда Уле приходил в детский сад, он обнимал всех детей. Каждое утро. Каждого ребенка. Особенный мальчик. Веселый и ласковый.

Голос норвежца дрогнул. Он опустил голову и разрыдался. Я обнял его и дал ему выплакаться. Длилось это недолго — всего несколько секунд. Потом он отстранился и, глядя в землю, вытер нос тыльной стороной ладони. Я положил руку ему на плечо.