саженей. Наконец, уже изрядно подуставшие, сыщики добрались до церкви Николая Чудотворца и сразу же пошли к кладбищу, кресты которого выглядывали из-за церковного угла. Там в дощатом флигельке, всего лишь в одну комнату, они нашли кладбищенского сторожа. Он, спустив на пол ноги в старых юфтевых сапогах, лежал на лавке под иконой святого угодника и, прикрыв лицо ветхой соломенной шляпой, едва слышно похрапывал.

– Эй, любезный! – позвал фон Шпинне и для верности постучал по открытой двери.

– А, да! – Сторож испуганно сел, соломенная шляпа свалилась на колени, а потом на земляной пол сторожки.

– Не время спать! – заметил назидательно Фома Фомич.

– Да я так, прилег, сморило что-то, видать, к дождю… – стал оправдываться сторож, старик лет шестидесяти – шестидесяти пяти. Это обстоятельство обрадовало фон Шпинне, потому что в таком возрасте сторож должен знать, кто и где похоронен, а возможно, и похороны помнить.

– Нам бы могилку одну отыскать, поможешь?

– Помогу, а как же! Это моя первейшая обязанность, ибо приставлен я к этому месту Богом, и такой мой жизненный удел – быть проводником для ныне здравствующих в царство мертвых! – сторож говорил немного нараспев. И хотя он не был духовного звания, но, очевидно, частое общение с церковным дьяконом сделало его речь такой же, как и у последнего.

– Нас интересует могила Прудниковой Глафиры, умершей лет… – начальник сыскной не договорил, потому что сторож тут же на лету вспомнил:

– В одна тысяча восемьсот шестьдесят девятом году!

– У тебя замечательная память, старик! – удивленно заметил Фома Фомич.

– Люди помогают! – ответил сторож, приглашая сыщиков идти за ним.

– Это как же они тебе помогают?

– На могилки приходят, вот я и запоминаю. Тут, ваше степенство, есть такие захоронения, что ни я, и никто другой вам не скажет, чьи они. А знаете почему?

– Ну и почему?

– А потому что надписи временем стерты, никто не навещает, и помним мы о том, что на этом месте могилка, только потому, что оградка еще стоит и мешает людям могильный холмик растоптать, а вот сломают оградку… и не будет могилы…

– Печально это все! – заметил Кочкин.

– Конечно, печально, да и как иначе! Ведь кладбище – это место печали и скорби, и не столько об умерших, сколько об нас самих!

Старик имел вид дряхлый, но шел быстро, ловко ориентируясь между могил. Сыщики даже не успевали за ним. Кочкин завистливо подумал: «Хорошо бы и мне сохранить такую же бодрость в старости».

– Ага! Вот и могилка, которой вы интересуетесь… – сторож остановился у деревянной оградки, в которой стоял новый сосновый крест с надписью «Глафира Прудникова» и две даты: одна радостная – рождения, а другая скорбная – смерти.

– А могила-то ухоженная! – заметил фон Шпинне, обходя оградку вокруг.

– Есть еще люди, которые помнят Глафиру, царствие ей небесное! – сказал сторож.

– Тебя как зовут, старик? – спросил Фома Фомич.

– Савелием мать с отцом нарекли, потому что на свет я появился в день святого Саввы.

– Скажи мне, Савелий, а кто за могилой Прудниковой ухаживает? Я слышал, тут какой-то господин приезжал из губернии. Будто бы деньги тебе давал, чтобы ты крест новый поставил, да и вообще за могилой смотрел…

– Господин, это верно, приезжал! – кивнул сторож, но тут же добавил: – Однако денег никаких не давал…

– Выходит, врут люди?

– Да не врут, а так, выдумывают. У них же тоже в этой жизни какой-то интерес должен быть. Деньги господин не давал, да и не нужно было…

– Почему?

– Потому как и без него могилка в исправности была…

– Стало быть, это не он ее в порядок привел?

– Нет, конечно же нет. Он тут и был всего ничего. Пришел веселый такой, точно не на место скорби, а на ярмарку. Покажи мне, где у вас тут Глафира Прудникова похоронена, а то я уж и позабыл, изменилось, говорит, кладбище, столько лет прошло. Ну, я его и повел к могиле. А он все шел за мной и все балагурил чего-то и все не к месту. Мне как-то и неловко стало, думаю, что помолчать бы ему стоит, но ведь не скажешь, обидится. А как к могилке подошли и он увидал новый крест, то сразу же и веселье пропало, и в лице сменился. Спрашивает меня: а кто за могилкой ухаживает? И спрашивает чуть ли не шепотом. Ну, я рассказал, что так и так… Он даже не дослушал, и ни здрасте, ни до свидания, развернулся и бежать…

– Что, прямо так и побежал?

– Прямо так и побежал, а местами даже через могилы перепрыгивал, ну, там, где оградок нету. Вот как бежал. Я сам, глядя на это, испугался. Никогда не боялся, почитай что с малолетства возле покойников, привык. Думал, что и нету во мне страха этого, ан нет – есть! Как посмотрел на него, так у самого мороз по коже и дыхание перехватило.

– И что же его так испугало?

– Да, видать, могила его испугала. Крест новый. Больше нечему. Ведь он как увидел ее, так сразу и слетела с него вся скоморошина.

– А пойдем, Савелий, сядем где-нибудь. Вон я вижу лавочка в тени. Пойдем сядем, да я тебя кое о чем расспрошу, если ты не против, конечно!

– Не против, да и что мне делать, кроме того, как за порядком следить да вот людям, таким, как вы, помогать.

Фома Фомич вместе со сторожем пошли в сторону садовой скамейки, которая стояла под раскидистой шелковицей. Кочкин решил заняться практической деятельностью – осмотреть кладбище, что-то негромко сказал начальнику сыскной и куда-то исчез. Фон Шпинне всегда восхищался этой способностью своего чиновника особых поручений с легкостью ориентироваться в любом незнакомом месте. Там, где другой человек закружится и заплутает, Кочкин всегда находил дорогу. Было у него какое-то неестественное чутье.

– Прежде чем мы с тобой продолжим, – доверительно заговорил фон Шпинне после того, как они со сторожем уселись на скамейку, – скажу тебе, Савелий, без лукавства, кто мы такие. Мы полицейские из губернии. У нас там помер городской голова, и мы ищем наследников. По слухам, кто-то из его родни живет здесь, у вас…

– А фамилия-то у головы как была?

– Скворчанский!

– Так ведь это тот, кто на кладбище приходил! – воскликнул сторож.

– А ты откуда знаешь его фамилию?

– Он так назвался. Но он живой был…

– До того, как умрут, все живые! – философски заметил начальник сыскной. – Вот и Скворчанский, когда сюда приходил, живой был, а потом помер. Да если честно сказать, не своей смертью помер…

– Это как же?

– Убили его!

– О, горе-то какое!

– Я у