а девочку забрал с собой.

– И вы не знаете ни его фамилии, ни имени?

– Ничего не знаю, – мотнула головой хозяйка, – да мне это и не за надобностью, всех-то не упомнишь!

– Хорошо! – прихлопнув ладонью по крышке стола, отчего звякнули стаканы, сказал Фома Фомич. – Теперь, уважаемая, расскажите про Скворчанского, он же, когда приезжал сюда, разговаривал с вами?

– Ну а то как же, разговаривал. Он, я так думаю, именно за этим в Сорокопут и приезжал, чтобы со мной поговорить.

– Ну и чем же он интересовался?

– Понимаете, он меня спрашивал… – хозяйка стала говорить тише, – он спрашивал, не видела ли я Глафиру…

– То есть как? Ведь Глафира умерла двадцать лет назад!

– Это меня тоже удивило. Как же, говорю, Михаил Федорович, как же это возможно? Ведь она давным-давно померла, уже и косточки-то, поди, рассыпались в труху.

– И что вам на это ответил Скворчанский?

– Да что ответил… – хозяйка замолчала потом продолжила: – Я, если честно, даже сомневаться в его душевном здравии начала. Говорит, будто бы приходила к нему Глафира, жива-живехонька… Я у него спрашиваю: может быть, ему это привиделось все? Нет! Говорит, не привиделось, приходила. Вот и стал он якобы после этого думать, а вправду ли Глафира умерла. Может быть, ее живой в гроб положили… Я ему рассказала, что ходили такие слухи, сразу после смерти, но то слухи. Люди такое обычно рассказывают для того, чтобы языком почесать. Хотела его успокоить, случай один рассказала, но, похоже, я на него еще пуще страху нагнала.

– А какую историю вы рассказали? – даже на бесстрастном лице фон Шпинне начало проступать удивление.

– Да там и не история вовсе, а так, случай. Просто умер один человек, ну так решили, что умер, доктор сказал. Похоронили, а потом он домой приходит…

– А как же он из могилы-то выбрался?

– А кто его знает, как-то выбрался!

– И вы этим рассказом хотели успокоить Скворчанского?

– Да! – кивнула Савельева. – А что? Я ведь про то говорила, что он сразу пришел домой, тот мужик, а тут уж двадцать лет прошло, как Глафиру похоронили. Не могла же она все это время в гробу лежать, а потом выбраться. А ежели тогда выбралась, то где все это время была?

После этих слов хозяйки Фома Фомич задумался, потом, продолжая разговор, перевел его на какие-то пустяки. Поговорили еще немного о второстепенном, поблагодарили Савельеву и поднялись к себе в комнату.



Глава 18

Разговор в гостиничном номере

После беседы с хозяйкой Фома Фомич предложил Кочкину подняться в комнату и обсудить услышанное.

– Ну, что скажешь, Меркуша? – спросил фон Шпинне чиновника особых поручений, когда они оказались в своем номере.

– Да что тут скажешь? – почесывая нос, проговорил Кочкин. – Только одно – дело это, как вода весной в Копанке, мутное. Со слов Савельевой, а ей какой смысл врать, городской голова приезжал в Сорокопут только затем, чтобы спросить, не видел ли кто Глафиру.

– Получается, что так. Но не кажется ли тебе, дорогой мой друг, что не все так просто? Может быть, он приезжал сюда за чем-то другим и только вид делал, что интересует его Глафира? Может быть он кого-то другого искал?

– А кого он мог здесь искать?

– Ну ты подумай, кого мог искать Скворчанский в уездном городе Сорокопуте?

– Даже в голову взять не могу… Кого угодно.

– Да нет, он искал здесь дочь Глафиры! Ту самую, которая родилась в браке с нам пока неизвестным офицером из артиллерийского полка. Но может статься, что она и есть дочь Скворчанского. Ведь ходили в Сорокопуте, со слов Савельевой, слухи, что это дочь убежавшего Скворчанского.

– Мне это как-то на ум не пришло, – проговорил Кочкин и тут же спросил: – А зачем Скворчанский искал ее здесь, в Сорокопуте, если дочь, опять со слов нашей хозяйки, увез с собой вдовец Глафиры?

– Ну, это вопрос вопросов, зачем он ее искал здесь?

Начальник сыскной снял пиджак, аккуратно повесил на спинку венского стула, затем разулся и лег на кровать.

– Так думается лучше! – пояснил он не сводившему с него взгляда Кочкину.

– Может быть… – чиновник особых поручений провел рукой по щекам, как бы в сомнении: говорить – не говорить, – может, Глафира жива, и это она отравила бисквиты?

– Зачем? – Фома Фомич оторвал голову от подушки и удивленно уставился на своего помощника. Это был вопрос, что называется не в бровь, а в глаз. – Даже если Глафира осталась жива, что почти невозможно, зачем ей убивать Скворчанского? Несомненно, он поступил с ней нехорошо, да что там нехорошо, он поступил с ней отвратительно! Однако этого недостаточно для убийства. Ты не находишь, Меркуша?

– Да, тут, конечно, кое-что не сходится…

– Кое-что? – воскликнул Фома Фомич и, оттолкнувшись локтями, сел на кровати. – Да тут все не сходится! Ты слишком сильно подвержен всяким россказням. Не знаю почему, может, на тебя повлияла атмосфера Сорокопута или откровения хозяйки гостиницы, но ты, Меркурий Фролыч, уж извини меня, несешь какую-то несусветную чушь!

– И все же… – настаивал на своем чиновник особых поручений. Он пододвинул свой стул ближе к кровати Фомы Фомича. – Разве так быть не может?

– Как так? – Фон Шпинне снова лег.

– Ну, что Глафира эта может быть живой.

– Может! Может, но для того, чтобы нам рассматривать эту версию, прежде нужно отработать те версии, которые мы называем здравыми. А вот когда мы с тобой зайдем в полный и абсолютный тупик и там упремся в стену, вот тогда и можно поразмышлять на тему, а не жива ли Глафира? Мне кажется, чтобы раз и навсегда поставить в этом вопросе точку, нужно, во-первых, сходить на кладбище, найти там могилку, посмотреть, в каком она состоянии, а затем, и это во-вторых, проверить записи той приходской церкви, где отпевали Глафиру Прудникову. Я понимаю, что даже после этих шагов у тебя могут остаться сомнения: а действительно ли Глафира умерла? Но тогда их будет заметно меньше, и мы сможем сосредоточиться на другом, более приземленном.

– Дочь? – только и проговорил Кочкин.

– Да, дочь мне представляется более вероятным предположением, но только потому, что живая Глафира Прудникова выглядит фантастически, как деревенская рассказанная у костра пугалка. Теперь о дочери… Зачем ей убивать Скворчанского? Можешь мне ответить на этот вопрос? – Начальник сыскной вопросительно-требовательно уставился на Кочкина.

– Ну, мало ли, – промямлил тот тихо, и кожа на лбу у него сложилась гармошкой.

– Достойный ответ! – бросил Фома Фомич с издевкой. – Но меня сейчас другое интересует. Если отталкиваться от слов горничной Кануровой, то после отравления