class="p1">— Не поверишь, но да. И очень надежное. Двигайся уже давай, коза.

Я чуть отползаю от края, оставляя место Олегу, который ныряет под одеяло и начинает шнырять по мне руками.

— Ты маньяк! Ты что творишь? — возбухаю я словесно, потому что сил сопротивляться произволу у меня не хватает.

— Свитер твой снимаю. Так теплее, — терпеливо поясняет он.

— Это неприлично! — возмущаюсь я.

— Твою ж мать! — взрывается Раевский. — Голую задницу мне показывать не стыдно, мою разглядывать не стыдно, а это — прям капец позор! У тебя есть выбор: или снимаешь свитер или вызываю скорую, и пусть они с тобой возятся.

Скорую не хочу. Мне в детстве вызывали. Врачи пахнут противно лекарствами, и руки в перчатках у них холодные. Смиряюсь и позволяю снять свитер, Олег не заморачиваясь стаскивает его вместе с футболкой.

— Эй!

— Отвернись на другой бок, — командует Олег.

Я торопливо разворачиваю свои перси на восток, и к обнаженной спине тотчас прижимает будто раскаленная грудь Раевского.

Лежу, боясь пошевелиться. Все-таки это какой-то новый уровень сотрудничества. Но через пару минут чувствую, что действительно начинаю согреваться. Тепло распространяется по моему телу, жаль медленно, и я инстинктивно пытаюсь прижаться поближе к его источнику.

— Эля, — строгий голос пытается призвать меня к порядку. — Не ерзай.

Но как-то оно не выходит: не ерзать. Олег даже пытается зафиксировать меня на месте, перекинув через меня руку, что мне тоже нравится, потому что от ладони по животу тоже идет приятный жар.

— Эля, — снова рыкает Раевский. — Не заставляй меня чувствовать себя мудаком!

Он чуть меняет положение, пытаясь отодвинуть от меня бедра и набухший орган.

— А почему мудаком? — удивляюсь я.

— Потому что склонять к сексу племянницу приятеля плохо, но еще хуже хотеть отодрать больную девушку с температурой, которая толком не соображает. Поэтому не надо проверять степень моего благородства, потому что я ни ху… не благородный!

Глава 38. На пути к греху

Вообще-то, несмотря на озноб и слабость, в голове у меня понемногу проясняется, но стоит ли сообщать об этом Олегу?

На самом деле, он развел лишнюю панику. Сильно болею редко. В основном, все ограничивается соплями, но этого добра у аллергика и так сколько угодно. А вот серьёзные хвори ко мне, если и липнут, то ненадолго. Ба считает, что мой организм, не привыкший к помощи лекарств, натренировался бороться. Антинаучная точка зрения, но другой нет, если не брать в расчет дядину теорию о том, что зараза к заразе не липнет.

Так что я почти уверена, что к вечеру буду в норме. Не совсем здорова, но скорая явно будет мне не нужна.

— Да что ты елозишь? — ворчит Раевский.

— Ты тёплый, — извиняющийся тоном оправдываюсь я, в глубине души понимая, что веду себя непоследовательно и свински по отношению к нему. — Потерпи немного, я почти согрелась.

— Потерпишь тут, — бурчит. — Ты, капец, проблемная. Буйная, драчливая и бестолковая.

— И прожорливая, — подсказываю я, хорошо запомнив претензии в мой адрес.

Ещё бы не запомнить! Бестолковую девушка ещё может простить, а вот обжору уже нет.

— Судя по каше, оставшейся в тарелке, ты исправляешься, — хмыкает Олег. — Может, и в других аспектах изменишься.

Я хихикаю.

Когда Олег не такой противный, как обычно, мне рядом с ним даже хорошо. Вот и сейчас лежать вместе уютно, несмотря на то, что мужская рука в смущающей близости от моих оголённых прелестей.

За такими размышлениями я и задремываю, а проснувшись, чувствую себя намного лучше. То ли мой знаменитый иммунитет так мощен, то ли Олегова бабка — ведьма, но я явно передумываю болеть. Поле я, конечно, вспахать сейчас не способна, но этот подвиг мне и в обычном состоянии не по силам.

Решив, что надо поделиться этой радостной вестью с Олегом, поворачиваюсь к нему и вижу, что он уснул. Даже сейчас он выглядит суровым: лоб нахмурен, губы сжаты. Что ж такое ему снится?

Олег сегодня опять герой. Во мне поднимается волна нежность: спасал меня, возился, кормил, перенервничал. Выпрастывав руку из-под одеяла, легонько разглаживаю морщинку, залегшую между бровей, еле касаясь, провожу по спинке перебитого носа, кончиком пальца следую за царапинами, оставленными котёнком.

Раевский шевелится, но не просыпается. Во сне он подгребает меня плотнее к себе, и его рука, погладив мой голый живот, по-хозяйски устраивается на груди.

Я замираю. Но не Олег.

Вот мужики! Даже в бессознательном состоянии, ощутив в мягкую плоть, он сжимает пальцы и, придавливая к постели, трется об меня пахом. Господи, он, что, не опадает никогда этот стояк? Неунывающий децибел!

Сглатываю и решаю осторожненько, чтобы не разбудить Олега, откатиться подальше, но Раевский, сдвинувшись по подушке, зарывается носом в основание шеи и шумно вдыхает. И то, чем он ко мне прижимается, реагирует совершенно однозначным образом.

Нет, ну ты погляди. Бабу унюхал даже во сне!

И пока я размышляю, как аккуратнее прекратить этот беспредел, Олег распускается окончательно. Губы его приникают к венке на шее, а рука, подминая меня под мужское тело, и проскальзывает подо мной, устраиваясь на попке.

— Олег, — подаю я голос, но достучаться до него мне удаётся не с первой попытки.

А когда получается, то не до конца проснувшейся Раевский не сразу соображает, кого он непотребно тискает, а поняв, руки набирать не спешит. Недоуменное выражение лица сменяется сердитым, а в глазах его я замечаю что-то похожее на злость и сожаление.

Какие у него длинные тёмные ресницы… И глаза такие яркие…

Я заворожённо кладу руку ему на щёку, чувствуя уже пробивающуюся щетину. Олег, повернув голову, целует в ладошку, потом запястье…

Моё сердце колотится.

Невинные прикосновения толкают меня к точке невозврата.

Когда он добирается до сгиба локтя, у меня перехватывает дыхание.

Олег снова поднимает на глаза, их лихорадочный блеск заставляет меня облизнуть пересохшие в мгновение ока губы, и взгляд Раевского приковывается к ним, вызывая у меня покалывания вокруг рта. Жажда. Я испытываю сумасшедшую жажду. Мне жизненно необходимо, чтобы Олег меня поцеловал.

И он дарит мне этот горячечный поцелуй.

Поцелуй-муку, поцелуй-вопрос, на который я не решаюсь ответить.

Целуя меня, Олег утверждает свою власть, сминает губы, царапает меня щетиной, тискает беззащитную попку, и, судорожно выдыхая, ведет ладонью вдоль позвоночника от ягодиц до лопаток, отправляя путешествовать по телу сонм мурашек. А я только подставляю истерзанные и распухшие губы. Я кажусь себе такой маленькой в его лапищах, и это вызывает у меня восторг, как и то, как бережно он прикасается, как старается сдерживаться. Но еще больше мне