Его квартирка располагалась на берегу реки Даньшуй, вдали от городского шума. Летнее солнце заходило и меняло свой цвет с золотистого на оранжевый. Учитель прижал ее к стеклу, и пейзаж перед глазами от ее дыхания то затуманивался, то прояснялся, а потом снова затуманивался. Непонятно, почему солнце напоминало ей налитой желток, который вот-вот лопнет, чтобы вытечь и обжечь весь этот город.

Пока она одевалась, учитель снова раскинулся на кровати. Он спросил: «Прекрасный закат?» – «Очень красивый». В красоте чувствуется грубая сила, но Сыци сдержалась и не сказала этого вслух. Он небрежно заметил: «Красивый. Мне не нравится это слово. Слишком пошлое». Сыци застегнула последнюю пуговицу и медленно развернулась, посмотрев на то, как он уверенно расположился, словно статуя, которая вот уже сотню лет торчит на площади. «Да? Тогда почему вы всегда говорите, что я красивая?» Он ничего не ответил, а просто повысил голос: «Было бы здорово, если бы я мог провести с тобой месяц без уроков». – «Вам бы надоело». Он жестом велел ей сесть на кровать, взял ее маленькую ручку и что-то написал на ладошке. Это был иероглиф «пучина».

Она набралась смелости и спросила: «Когда мы занимаемся этим, что вам больше всего нравится во мне?» Он ответил коротко: «Пугливое дыхание». Сыци удивилась. Она знала, что так в классическом романе «Сон в красном тереме» описывалась Дайюй во время первой встречи с Баоюем. Она чуть не расплакалась. «Вам нравится “Сон в красном тереме”?» Он без колебаний ответил: «“Сон в красном тереме”, “Чуские строфы”, “Шицзи” и “Чжуан-цзы”. Все это для меня “пугливое дыхание”». В этот момент ей стала очевидной вся суть этих отношений, то набирающих силу, то гаснущих, то грязных, то чистых, сочетания мечты и проклятия.

Незаметно стемнело, с этого берега реки Даньшуй на шумный противоположный берег был перекинут мост Гуаньду, который по направлению взгляда становился все тоньше и тоньше, словно женщина в красных чулках перекинула одну ногу отсюда туда, легонько окунув пальцы ног в городскую окраину. Сгущалась ночь. В красные чулки теперь вплетались золотые нити. На улице лил дождь, словно бы Бог окатывает тебя с ног до головы из таза. Лил вплоть до того, что ночное полотно на другом берегу стало скоплением фонарей, лучи света легли перпендикулярно этим женским ногам в красных чулках и тянулись вдоль речного русла, расцветая по дороге. Очень красиво, подумала Сыци, если бы не сестрица Ивэнь, то она и не знала бы, как описать эту картину. А потом она подумала, что не сможет поделиться с ней по телефону. Эта красота одинока. Красота всегда одинока. В этой любви Сыци не могла найти себя. Ее одиночество не было чьим-то одиночеством, оно вообще было ничьим.

Сыци подумалось, что если бы их с учителем историю положить в основу фильма, то режиссеру пришлось бы ломать голову, как сделать сцены не такими монотонными. Все происходило или в маленькой квартире, или в маленькой гостинице. Ночь прижималась лицом к окну, выдавливая из себя выражение утраты. Учитель всегда выключал свет, оставляя только крошечный ночник. В тот момент, когда выключался свет, ночь мгновенно запускала руки в комнату, заполняя ее всю. Темная ночь присаживалась на корточки, обеими руками обхватывая ночник, как будто хотела погасить, но не могла и лишь согревалась. Но это не был бы порнофильм, в котором от начала и до конца мужчина дергается, лежа на девушке, входит и выходит и нет никакого сюжета. Сыци существует и просто занимает место, ее жизнь подобна смерти. Она подумала о том, как любил учитель фантазировать про съемки фильма, и ощутила, насколько же глубоко он пустил корни в ее теле.

Учитель никогда не говорил, что любит ее, только в конце телефонных разговоров добавлял: «Я тебя люблю». В трех этих словах скрывалась мерзкая подавленность. Она знала, что он говорит так, чтобы повесить трубку. Позже, всякий раз, когда Сыци видела белые туфли, купленные тогда в универмаге, на обувной полке их с Итин квартиры, она чувствовала, что их сбросили на краю постели сплетением двух пар ног.

После того случая с госпожой Чжан и ее подругами Ивэнь больше не появлялась в магазине господина Маомао. Каждый раз господин Маомао отрывал в душе календарь, словно сдирал омертвевшую кожу. Каждый такой день, когда мы с тобой не видимся, я достаю из банки давно мариновавшегося времени, а он несвежий.

Все лето, пока цикады кричали пронзительно, как электродрель, Ивэнь не появлялась. Но лимонные пирожные вечны и незыблемы, как и господин Маомао.

В тот день господин Маомао разговаривал по мобильнику у входа в магазин, внезапно в поле зрения вдалеке появилась Ивэнь, переходившая дорогу по зебре. Он тут же нажал кнопку сброса и рысцой побежал к ней. Белый пиджак, белые брюки. Это точно ты, но, если и не ты, все равно догоню и посмотрю. Впервые проезжая часть показалась ему такой бесконечно широкой. Госпожа Цянь! Госпожа Цянь! Такое впечатление, что она лишь спустя какое-то время поняла: зовут именно ее. Она медленно развернулась. Вся сцена напоминала замедленную съемку. Это вы. На Ивэнь были темные очки, и непонятно было, смотрит она на Маомао или нет. Он остановился, отдышался. Госпожа Цянь, давно не виделись. О, господин Мао, здравствуйте. Госпожа Цянь, как вы здесь очутились? Ой, да я и сама уже забыла, за чем шла. Ивэнь рассмеялась. На щеках появились очаровательные ямочки, но в этот раз возникло ощущение, что ямочки ждут, чтобы их заполнили. Вас проводить? Или могу подвезти, моя машина вон там. Мао указал вдаль. Вон на той парковке. Хорошо. Они молча шли, опустив голову. Мне трудно не смотреть, как белые брюки морщатся над твоими коленками, словно волны прилива. Мне трудно не смотреть, как ты сжимаешь с силой ближайшую ко мне ладонь так, что видны все костяшки, словно бы боишься, что я в порыве чувств возьму тебя за руку. Я не могу не думать о том, что под солнцезащитными очками у тебя следы от кулаков.

Маомао помог Ивэнь открыть пассажирскую дверцу. Хорошо, что уже похолодало, иначе машина раскалилась бы на солнце. Маомао сел на водительское место. Куда вам нужно? Я правда забыла. Виновато улыбнувшись, Ивэнь прикусила нижнюю губу, стерев гигиеническую помаду. Ни один не хотел пристегивать ремень безопасности. «Госпожа Цянь». – «Зовите меня мисс Сюй, прошу вас». – «Ивэнь». Он произнес два слога ее имени, словно бы его учили этому с рождения и ее имя навеки отпечаталось в памяти. Маомао увидел слезы, которые потекли из-под темных очков. Ивэнь тут же сдернула очки и отвернулась, чтобы вытереть слезы. Маомао моментально понял, что глаза не подбиты, просто опухли от слез, но цвет проступающих сосудов пугал даже сильнее, чем лиловые синяки.

Маомао заговорил словно бы сам с собой, но нежно-нежно, как только что открытая пачка бумажных платочков. Ивэнь никогда не слышала, чтобы он зараз произносил столько слов: «Ивэнь, ты уже забыла нашу первую встречу, но я помню. Немного глупо, когда мужик тридцати с лишним лет от роду толкует про любовь с первого взгляда. Я не жадный человек, но чем больше я узнаю тебя, тем сильнее хочу узнать еще. По ночам, возвращаясь домой, я повторяю себе то, что ты говорила. На самом деле впервые я видел тебя на твоей свадьбе, но ты почти наверняка меня тогда не заметила. Я вспоминаю тот момент, когда вы обменивались брачными клятвами, и твое выражение лица, когда ты смотрела на… господина Цяня. Я бы отдал все, что у меня есть, лишь бы ты взглянула на меня с таким же выражением». Маомао остановился, а потом продолжил: «Иногда я думаю, может, я и впрямь не твой типаж, в моих венах не течет благородная кровь».