Баир Гомбоев, — все так же вежливо представился гость. — Скорее всего, оно вам ничего не скажет.

Гость ошибался, имя сказало. Когда-то давно Льгов взял себе в «негры» начинающего журналиста Алешу Кириллова. Парень вернулся из армии и решил стать будущей звездой криминальной журналистики. В газетах, куда он приносил свои материалы, к нему быстро привыкли и стали разбегаться кто куда, услышав о его приближении. Статьи Кириллова отличались скукой и переполнены были «правильными» выводами и поучениями. Трудно сказать, почему, но Льгов стал ему помогать, и Алеша, пусть медленно, пошел вверх.

А потом Кириллову повезло: кто-то из начинающих «умных» бандитов понял, что общественное мнение точно так же, как все ценные вещи, можно воровать. Правда, там воровство называется и совершается иначе, но сути это не меняло. И Алешу общими стараниями, независимо друг от друга, стали делать главным поставщиком информации о бандитском Петербурге. Тех, кто пытался конкурировать с ним и оперировать своими версиями, быстро «переориентировали» в иную сферу. Несговорчивых — отправляли в мир иной.

Алеша быстро поднимался, обрастал связями и роскошью, купил домик в Комарове, вошел в высокие кабинеты власти, но, как ни удивительно, Льгова не забывал. Два-три раза в неделю он «вызывал» наставника «на консультации». Проходили они на Васильевском, в ресторане «Шалман», где Кириллов числился одним из самых уважаемых гостей. Как правило, Алеша на протяжении всего обеда рассказывал о новостях новой криминальной столицы России, а Льгов, в завершение всего, лакируя обед кофе и десертом, высказывал свое мнение. Кириллов благодарил. На том и расставались.

Вот на одном таком обеде Льгов и услышал новое имя — Баир Гомбоев.

— Это что-то невероятное, Владимир Евгеньевич, поверьте. Приехал в Питер два месяца назад, и уже в таком авторитете! Самое интересное, что он ни с кем не связан, никто не видел его больше чем с тремя «бойцами»! Да они у него вообще вместо мебели, поверьте. — Алешин голос дрожал от восхищения. — Позавчера мне удалось договориться с одной командой. Поехали на стрелку. Приезжаем на пяти БМВ, двадцать человек, пораньше, чтобы поляну просечь. Еще две машины подкатывают с другой стороны, там два снайпера на крайний случай. Ровно в назначенное время, минута в минуту, появляется «копейка», из которой выходят три человека. Четвертый — за рулем. Все трое — азиаты, щуплые, соплей можно перешибить. Двое стоят, третий вышел на середину пространства, которое между двумя «договаривающимися сторонами» образовалось. Его сразу окружают братки. Идут открыто, нагло, уверенно, а ему — хоть бы хны. Потом он вдруг и говорит: «С кем будет разговор?» Браткам по фигу, прут, окружают. Он еще раз спрашивает: «Кто будет говорить?» Опять тишина и движение. Тогда он поднимает руку, прикладывает ее к бровям так, будто от солнца прикрывается. И братки просто останавливаются как вкопанные. Лица застывшие, глаза бессознательные, пустые. Тут он подходит к одному из них и начинает называть места, где отныне будут собирать деньги они, азиаты. Это что-то потрясающее! Я братков видел не в первый раз, им человека убить — все равно что высморкаться. А их старший меньше трех стволов никогда с собой не носит, потому что стрелять любит без перерывов, но тут стоял и слушал, как отнимают его точки. Слушал и кивал. Ну ладно, закончилось все, сели эти трое в машину, уехали. Братки постояли все так же еще минут пять. Потом стали рассаживаться по машинам, молча. Спрашиваю «бригадира»: и что будешь делать? А ничего, отвечает, ты же слышал, как он сказал, что теперь это его точки. Спрашиваю: а ты просто так и отдашь? Так, говорит, он же сказал. А раз сказал, значит, так и будет. Вот что удивительно и непостижимо, Владимир Евгеньевич. Кто бы мне такое рассказал, я бы на смех поднял. А тут — сам видел. И как вы такое объясните?

Объяснений у Льгова не нашлось. Впрочем, Кириллов, как всегда, ответа и не ждал. Зачем? Он и так звезда! Кто может его превзойти?

Ну а Льгов сейчас эту историю вспомнил и нежданному гостю поведал. Тот не удивился, посмотрел на Льгова открыто и спокойно:

— У меня, уважаемый Владимир Евгеньевич, к вам просьба. Необычная, но законная и в рамках ваших привычных интересов. Вы ведь изучаете все необычное, нетрадиционное, значит, может быть, и о моих делах что-нибудь знаете.

— В чем же просьба состоит?

— Хочу, чтобы вы занялись розыском материалов о петербургском этапе жизни моего далекого предка, тоже бурята. Имя его — Тумэн Цыбикжапов. Слышали о таком?

— Нет, — признался Льгов. — Не приходилось. Чем он занимался?

— Он занимался восточной медициной, ее народным, так сказать, направлением. Приехал сюда задолго до революции, исчез уже в тридцатые годы.

— Исчез?

— Именно. Исчез неожиданно и непостижимо, так, что даже его самые близкие друзья ничего не знают.

— Но я ведь не милиционер, — попытался возразить Льгов.

— А нам милиционер и не нужен. К вам я обратился потому, что слышал о вашем давнем интересе к разным ненормальным явлениям.

— Ненормальным? — удивился Льгов, хотя, строго говоря, именно такова и была суть его увлечений.

— Да, случаям неординарным, мистическим, можно даже сказать, — уточнил Гомбоев. — Вы так или иначе по роду своей деятельности встречаетесь с людьми, которые занимаются чем-то схожим, не так ли? И я просто прошу, если подвернется удобный случай, поинтересоваться у коллег о человеке по имени Тумэн Цыбикжапов, хорошо? Я готов платить за любую информацию о нем.

Так Льгов впервые услышал о Цыбикжапове. Потом узнавал все больше и больше, не переставая удивляться обстоятельствам жизни этого человека.

Когда Гомбоев появился через две недели, Льгову уже было что сказать.

Расположились в комнате: гость — в единственном кресле, а писатель — за своим столом с аккуратно разложенными листками. Время от времени Льгов брал в руку то один лист, то другой, сопровождая ими свой рассказ. Перипетии пребывания Цыбикжапова в Санкт-Петербурге в первые годы Гомбоев попросил пропустить, пояснив, что все это есть в письмах, переполняющих семейный архив. Льгов хотел было поинтересоваться, почему письма Цыбикжапова оказались в архиве Гомбоева, но потом вспомнил поговорку «не буди лихо, пока оно тихо» и от намерения своего отказался — перешел к послереволюционным годам.

Тут-то Гомбоев и начал проявлять активность.

— Давайте-ка ближе к маю