Из встречи десятилетней давности Рена помнила немногое. Она точно знала, что мужчина с клеймом приехал с Кирийских островов, что он стал героем революции, а затем возглавил Народное Собрание. Между бывшим Ленгерном и Кирией не было мира, но их правители начали выстраивать новые отношения, и политики наносили друг другу ежегодные визиты, обычно на годовщину революции одного из государств.

И всё в этой истории так напоминало об отце! Тот тоже стал героем революции, его выбрали в Конвент, и он так часто ездил по городам: то начиная освободительную войну против последних наследников короля, то с дипломатическими миссиями.

Здесь, в этом вагоне, будто встретились две невозможные истории: благородная девушка и её сильный добрый отец, который всегда рядом. Но от благородства той девушки давно уже ничего не осталось, а может и не было никогда, да и сидел перед ней не отец — чужой мужчина, хоть и похожий на того.

— Рейн Л-Арджан. А вас?

— Рена Рейтмир.

— Десять лет, значит? Да, многое изменилось с тех пор.

— Что? — с готовностью спросила Рена, как спросила бы отца или мать после долгой разлуки.

На лице попутчика опять появилась усмешка:

— А что вы хотите знать, Рена? Про Кирию? Про меня? Я приятно удивлён, встретив вас здесь, взрослой, но будем честны, это не делает нас обязанными разговаривать всю дорогу.

Нортийка крепко сжала ручку чашки. Голос прозвучал холодно:

— Да, вы правы, дан Л-Арджан, но позавчера я узнала, что мой отец, мать, сестра умерли, и мне захотелось поговорить с тем, кто знал их, пусть и всего лишь по одной короткой встрече. Однако не думайте, что этим я пытаюсь разжалобить. Я просто хочу быть честной с вами.

«И с собой», — добавила она про себя. Рена не знала, чего хочет от разговора, но чувствовала, что это — ещё один шажок к свободе, чтобы расстаться с прошлым и перестать на него оборачиваться.

Поезд замедлил ход, подъезжая к Нирну — маленькому городку в окрестностях Норта. Показалось деревянное здание вокзала, на котором толпились люди — судя по виду, они шли в третий класс.

Девушка обернулась, ища Лаэрта — учёный по-прежнему сидел с книгой в руках.

Рейн заказал кофе и сказал:

— Ваш отец дважды бывал в Кирии, а я приезжал в Норт и в последующие годы, мы встречались на заседании Конвента. Это был сильный смелый человек, из тех, которые действительно могут вести за собой.

— Дома он был другим, — с горечью откликнулась Рена.

— Все мы видим людей по-разному, особенно дети — родителей. Мой сын Кай уверен, что я пытаюсь лишить его свободы и постоянно приказываю, а я хочу уберечь его от глупостей — и кто тут прав? Я знал Риона, как талантливого генерала, защитника народа, и мне этого достаточно. Оба приезда в Кирию он был на приёме в моём доме, и Кай слушал его, развесив уши. После первой встречи едва не сбежал на запад, чтобы поддержать борьбу за освобождение, а после второй заявил, что хочет служить в гвардии. Каю больше понравилось слушать Риона, а вам, видимо, меня. И что же получается?

— Что? — осторожно спросила Рена.

Поезд тронулся. Появился кондуктор и что-то зашептал пассажиру, идущему следом, на ухо, указывая на место напротив Лаэрта. Кивнув, Феб прошёл к указанному столу. Они обменялись с Реной быстрыми взглядами. Пока всё шло по плану. Кондуктор, как и было принято, за «дополнительную плату» взял пассажира без билета и провёл в вагон-ресторан, пока для того не освободится место.

— Добрый день, — послышался голос Феба.

Лаэрт ему не ответил. Рене хотелось обернуться, но она не стала, чтобы не вызвать подозрения.

— Получается, что вы знали своего отца — может, и всю семью, — не с той стороны, что окружающие. Рион был из тех упрямцев, которые не станут лицемерить. Я верю, что обе стороны: и та, где он герой революции, и знакомая вам правдивы. Вопрос лишь в том, это он не хотел показывать вам другую часть или вы сами не захотели видеть?

На стол, рядом с лампой под красно-золотым абажуром, поставили стеклянный кофейник. Рена залпом допила остывший напиток и налила ещё кофе.

Слова Л-Арджана прозвучали как пощёчина. Она ведь помнила, каким отец был сначала, как ласково разговаривал с женой и детьми, сколько времени проводил с ними, и берегла эти воспоминания. Это потом он променял их на стремление к богатству. И… Но она ведь подглядела, как отец танцевал с мамой в пустом зале и как искренне улыбался. Было ли это минутой слабости для него или чем-то настоящим? Может, она правда чего-то не знала, что-то не разглядела, не поняла?

— Но это не всё, что получается, — продолжил попутчик. — Самое главное в жизни — вовремя говорить. Поверьте, я знаю как это, потерять близкого человека, не успев с ним искренне поговорить. И потом всю жизнь жить с одной чертовой запиской с парой слов, так и не узнав, что он думал в последний день. Но разговора не было: ни у меня — с моим братом, ни у вас — с отцом. Они оба умерли, ответов уже никто не даст, проси-не проси. Остаётся только или терзаться год за годом, или выдохнуть и отпустить. И сделать так, чтобы с другими такой ошибки не произошло.

Рена отвернулась к окну. Мимо пронеслось несколько деревянных домиков — крошечная деревня, и снова лес. Сугробы вплотную подступали к деревьям, и ни единого следа не было на них. Хотелось с высоты всего роста плюхнуться в снег и начать водить по нему руками, как она делала прежде каждую зиму.

Но того Норта из детства для неё уже не было. И родителей не было. И Светлого ордена, и больниц. Позади осталось многое, все эти вопросы накопились, надавили тяжким грузом и ни на каплю не прояснились. Им уже не стать яснее, и попутчик прав — или терзаться, или отпустить.

Всего на один вопрос Рена ещё могла получить ответ — от парня, который должен был зайти на следующей станции. Девушка решила, что поговорит с другом вновь — уже в последний раз. И если Кираз опять выберет спрятаться от себя, от неё, от всего мира, она больше не будет стучать по его броне — ту не пробить. Дело закончится, она уедет. Пора научиться жить своей жизнью.

— Спасибо, дан Л-Арджан, — ответила Рена с искренней улыбкой. — Это то, что я хотела услышать. Надеюсь, ваш сын поймёт вас.

— Он хотя бы мать понимает — уже хорошо, — Рейн потянулся к чашке. — Я назвал его в честь брата — того, с которым не успел поговорить. А он был самым главным засранцем на свете. Видимо, всё дело в имени.

Рена рассмеялась. Ей снова показалось, что она болтает с отцом или хотя бы с дядей, но уж точно никак не с первым лицом Кирии.

Вдруг она уставилась на Л-Арджана так, будто увидела впервые жизни. До того как появилось новое дело, Найдер говорил, что хочет украсить артефакты, который вёз на День прогресса глава кирийского Народного собрания. И вот же он, на пути в Кион. Где его вещи? Брал ли он ценности в Норт?

Да нет же, это будет неправильным. Не стоит даже напоминать Найдеру о его задумке. Хотя…?