Она была красивая и жадная, в ней жизни на десятерых… было. Жаль ее. Даже если она была стервой, то не заслужила такой смерти. Мы должны… Понимаешь, Лео, она нам не чужая, мы были в «Клубе», почти познакомились… Ее спальня единственное живое место в холодном и пустом доме. Потому она и сбежала. Они, случайно, не собирались разводиться?

– Он не говорил. Сбежала и бросила… все? – Добродеев с сомнением покачал головой.

– Получается, бросила. А что ты вообще о нем думаешь?

– Сухой неинтересный тип, подозреваю, с плохим характером. Зануда, цифирь, сплошная серость. Но чувствуется диктатор. Маленький наполеон, видимо, давят комплексы. Я ее понимаю. Но вот так оставить все, побрякушки, тряпки… как-то не по-жен– ски.

– Согласен. Смотри, это ее спальня. – Монах протянул Добродееву айфон с картинками.

– Красиво! – Добродеев принялся с любопытством рассматривать. – А это что? Коробочка для пилюль?

– Пудреница. Уже уходил и заметил на полу около кровати, стал фоткать и вдруг услышал, как подъехала машина. Окно было неплотно закрыто.

Добродеев присмотрелся:

– Дорогая вещица. Серебро, позолота… или даже золото. Знаешь, Христофорыч, а ведь это омен! Она тебя задержала. Если бы не она, ты бы вышел из спальни и не услышал, как подъехала машина. Представляешь, что было бы, если бы Бражник тебя застукал?

– Это ты у меня спрашиваешь? Я-то как раз прекрасно представляю!

– А с другой стороны, он бы не сунулся в спальню жены, ты мог пересидеть там…

– Пересидеть? Докуда? – вскричал Монах. – До завтра? До послезавтра? Признайся честно, что облажался, пустил друга под танки, бросил раненого, сбежал с поля боя. И поставим точку. Я человек незлопамятный.

– Ладно, Христофорыч, облажался, больше не буду. Но ты же сам…

– Точка, Лео, – перебил Монах. – Ставим точку. Никаких «но». Обвиняемый признал свою вину и отпущен под честное слово. Иди, Лео, и больше не греши.

Добродеев вздохнул, кивнул и спросил после паузы:

– Больше ничего?

– Кое-что, Лео. – Монах «полистал» айфон, протянул: – Смотри! Это письмо незнакомки.

– Ни фига себе! – воскликнул Добродеев, закончив читать. – Ну Бражник! Ну жучила! Рыдал в жилетку, делился планами и ни словечка! И что это нам дает?

– Не знаю, Лео. Ад информандум[6]. Интересно, как он это воспринял?

– Спроси завтра у Эммы, может, она в курсе.

– Даже если она в курсе, то болтать не станет. Кремень.

– Что ей от тебя надо?

– Тепла, Лео. Обыкновенного человеческого тепла. Я произвел на нее неизгладимое впечатление, выслушал, напоил водкой, погладил по головке и утешил. Рассказал анекдот, наконец. Она и растаяла. Знаешь, эти жесткие сильные воительницы в душе ранимые, слабые, неуверенные в себе существа.

– Существа… Именно! – фыркнул Добродеев. – Неужели анекдот? Ты же презираешь анекдоты.

– У меня на них не хватает чувства юмора. Но один застрял, школьный, вот я его и… Не важно, Лео.

– Может, ты влюбился?

– В кого?

– Да в нее же! В Эмму!

– Я? Слушай, Лео… – Монах уставился на приятеля. – Мелькнула тут у меня некая мыслишка… Она многое знает, почти член семьи и доверенная особа. А что, если…

– Даже не думай! – твердо сказал Добродеев. – К ней в квартиру я не полезу. Ты же волхв, вот и выверни ее наизнанку. Не забудь цветы.

– Вот только не надо, Лео. Не полезет он! Конечно, все на мне. Разузнай хотя бы насчет письма… мало ли. Сможешь?

– Смогу. Кофе будешь?

– Давай! На верхней полке.

– Знаю! – Добродеев полез в буфет…

Глава 23

Романтический ужин. Взрыв

…Где-то сбоку люди ходят,

Что-то ищут и находят,

Я ж стою посередине,

Словно мышь в пустой корзине…

Юрий Кукин. Темиртау

Монах стоял посреди площади с красной розой в руке. Роза была завернута в розовый целлофан, и он чувствовал себя малолетним идиотом. Он был уверен, что Эмма рассматривает его в окно, потому и выбрал такую позицию: пусть видит, на что он идет ради нее. Целлофан был ядовито-розовым – другого в лавке не оказалось, – а роза на длинном шипастом стебле напоминала булаву.

Елку и новогодние киоски давно убрали, площадь была пуста и продуваема сквозняками, но зато открылся фантастический вид на золотоглавую Святую Катерину. Монах засмотрелся, раздумывая о том, что мы погрязли в быту и всякой нестоящей ерунде, совершенно перестали обращать внимание на мир вокруг – на дерево, траву или Святую Катерину, воспринимаем их как должное… Воспринимаем? В том-то и дело, что не воспринимаем вовсе. Не замечаем. В природе уже вечерело, собор был подсвечен софитами, тепло и мягко светилось золото куполов и белые стены, Монах смотрел и смотрел, совершенно не чувствуя, что уже не один.

– Красиво! Я тоже любуюсь. – Эмма смотрела на него с улыбкой.

– Эмма! – Монах приобнял ее, прижал к себе. – Добрый вечер! Красиво. Задумался о том, что мы перестали воспринимать чудо. Этому собору около трехсот лет, представляете, сколько он повидал? Мы, как муравьи, суетимся, бегаем, падаем, жадничаем, обижаем близких, а он стоит. Как вы? В порядке?

Он с улыбкой смотрел на нее, отмечая что-то новое в облике… Никак, подкрасилась? Вместо старушечьего узла на затылке ровные прямые волосы, светлее, чем в прошлый раз, похорошела, глаза ярче и голубее…

– Нормально. Мы не муравьи, у них полный порядок и дисциплина.

– Согласен, сравнение… высокомерное и очень человеческое. Нам до них далеко. Зато у них нет творческого начала…

– Верно. Они не сочиняют музыку и не пишут картин.

– Именно! Так что кесарю кесарево, как говорится. А это вам! – Монах протянул ей розу.

– Спасибо! – Эмма поднесла розу к носу и понюхала – жест вполне ожидаемый и естественный, хотя что можно почувствовать через целлофан. – Олег, вас, наверное, удивил мой звонок… – Она смотрела ему в глаза.

– Я ожидал вашего звонка, Эмма, – сказал Монах.

– Я настолько предсказуема?

– Все мы предсказуемы в известной мере. Я вас заинтересовал, вы позвонили. Я рад, что мы встретились. Хотите, пойдем в парк? С террасы виден закат, последние сполохи. В городе снега уже нет, а там еще лежит.

Эмма кивнула, и они отправились в парк. Зажглись фонари, подмерзший снег трещал под ногами; сумерки размывали деревья и кусты, от земли поднимался легкий туман. За рекой тянулись заснеженные луга, черный лес стоял на горизонте. Посреди реки дымилась большая промоина. Они молча стояли и смотрели. Тишина здесь была удивительная, едва слышный гомон города лишь подчеркивал ее…

…Они заняли столик в углу, у окна. Им был хорошо виден зал небольшого ресторанчика с посетителями, а через окно –